Кирилл Казанцев - Сломанная роза

Черепу уже было до лампочки. Он влетел в какую-то комнату, бросился к окну, прыгнул на подоконник и выбил ногой оконную раму вместе со стеклом. Второй этаж, но ничего, он справится. Он начал перебираться наружу, режа пальцы об осколки стекла, схватился за карниз, повис. Ступня прижалась к выступу, опоясывающему стену. Выступ в половину кирпича, но ему достаточно. Нужно как-то ухватиться за него руками, повиснуть, и тогда он без проблем спрыгнет на землю. Он извернулся, отпустил одну руку. И вдруг хрустнул кирпич, на который он перенес весь свой вес. И уже без вариаций — он обрушился, пролетел, не успев взвыть, эти три несчастных метра и разбился, сломав бедро. Потемнело в глазах, мозги превратились в кашу. Он не помнил, как кто-то к нему подошел, задумчиво потыкал в него стволом, как бы размышляя, не пристрелить ли сразу. Потом вздохнул, закинул автомат за спину, обхватил «больного» за запястье и потащил, трясущегося, в дом…

А в доме еще не стихло веселье. Зажигал персонаж с паспортом на имя Игоря Леонидовича Мамонтова. Он отсиживался в сортире, где имелись остатки унитаза без сливного бачка. А когда услышал, что скрипят половицы, враги приближаются и, кажется, догадываются, где он сидит, он окончательно потерял самообладание, вывалился в полумрак и стал палить по каждой тени — или по тому, что представлялось за тень. Он матерился, как прапорщик, мол, в гробу он видал этих жалких людишек, вознамерившихся мстить ЕМУ! Но кончились патроны, зашатался мир, который он так тщательно выстраивал. Подкосились ноги, и Игорь Леонидович рухнул на колени. К нему приближались сразу трое — медленно, неотвратимо. А он шатался, истекал желчью и был бессилен что-то предпринять. Впрочем, ему не стали показывать буку, играть с ним в привидения. Один из подошедших от души ломанул ему по челюсти, тело рухнуло, а «молотобоец», скорчившись от боли, начал растирать отбитый кулак.

— Ну, все, пипец, отстрелялись, — прозвучал ворчливый басистый голос. — Везунчики вы, ребята. Провернуть такую бучу и выжить. В чем вас мама, непонятно, родила?

— А вот тебе, Кот, сегодня решительно не повезло, — отозвался второй мужской голос. — Хотел красиво помереть, и такой облом. Не судьба тебе, Кот.

— Не судьба, — вздохнул Кот. — Придется дальше трепыхаться.

— Но ты не расстраивайся, Кот, — насмешливо произнесла женщина. — Живой ты нам тоже нравишься. Вернее, часть тебя, у которой еще осталось что-то человеческое…

Избитых, переломанных бывших зэков подтащили к стене в холле и бросили в ряд. Вадим встал напротив, зарядил автомат. Двое с фонарями стояли сзади. Жертвы жалобно стонали, их рвало и трясло.

— Встать, — сказал Вадим.

Приподняться смог лишь Череп. Искореженный от боли, пятнистый, глаза светились безумным блеском. Он привстал на здоровой ноге, оперся о стену.

— Встать, — повторил Вадим. — А то сам подниму.

Угроза возымела действие. Грузно встал и закачался Лютый. У него была проломлена челюсть, глаза бессмысленно блуждали. Поднимались остальные. Депутат Андроник обливался крокодиловыми слезами, у него было порвано ухо и перебиты ребра. Шатался, как былинка, Вшивый — он, как ни странно, выжил после падения с балюстрады, отделался парой переломов и потерей глаза, который проткнул огрызком балясины. Из глазницы сочилась кровь, это выглядело жутко, но никого, включая Вшивого, не волновало.

— Расстрелять хочешь, падла? — оскалился Череп. — Ну, стреляй, сука, я к тебе и с того света приду…

— Ты кто, суд? — шепелявил Лютый. Он щурился от яркого света, пытался разглядеть лицо стрелка. — А ну, прекращай, парень, это уже не смешно…

— Не стреляйте, пожалуйста… — надрывался, страдальчески закатывая глаза, Кирпич — ему и невдомек было, что в такую рожу только сильнее хотелось выстрелить. — Я вас очень прошу, не надо стрелять… Я сдамся полиции, я досижу, пусть мне даже пожизненное дадут… Пожалуйста, опомнитесь, у меня есть деньги.

— У меня его деньги, — проворчал из темноты Кот. — Обронил этот чмошник свой кожаный чемоданчик. Тут в районе полутора лимонов зелени — ну, так, навскидку. На вашем месте, Плата, я не стал бы отказываться. Во-первых, надо заплатить тем людям, что на вас ишачили, они, между прочим, шкурой рисковали. Во-вторых, возвращаясь к вопросу, что вряд ли ты, Плата, устроишься куда-то дворником или сторожем…

— Кот, шептало закрой, — вздохнул Вадим. — Потом с деньгами разберемся.

Он передернул затвор.

— Эй, брателло, в натуре, ты же не по-настоящему, нет? — промямлил перекошенный Вшивый. И вдруг свалился на колени, брякнув переломанным тазом, запищал фальцетом: — Ну, прости нас, не стреляй, мы больше не будем… Не стреляй, братан…

— Последняя наша встреча, граждане Мясницкий, Бельтиков, Кирпичев и Скарабеев, — ровным голосом возвестил Вадим. — Полагаю, все уже в курсе, за что вас приговорили, не существует какой-то недосказанности, непоняток? Надеюсь, в аду вы найдете свой дом.

Они заголосили — дружным хором, взывая к милости, но Вадим уже открыл огонь. Плотный и безжалостный. За три секунды он опустошил магазин, виртуозно вбил новый, продолжал поливать свинцом. Жертвы визжали, дергались, катались по полу. Пули кромсали стены, крошили пол. В огненном аду, в завихрениях цементной пыли, извивались четверо, и это зрелище было самым прекрасным на свете. Он прекратил стрельбу, повесил автомат на плечо. Расстрелянные тряслись, обливались блевотиной, это были уже не люди, а какие-то жалкие пародии на людей. Особой точностью Вадим не отличался — Черепу прострелил здоровую ногу, Лютому срезал ухо и половину виска. Вшивый получил пулю в плечо, Кирпичу раздробило костяшки на кистях рук, которыми он слишком яростно махал. Это было ВСЕ, что он мог себе позволить. Он развернулся, побрел на свежий воздух — уже тошнило от запаха крови и цемента.

— Ложный гуманизм, — вздохнул ему в спину Кот.

Ничего, он был уверен, что эти четверо вернутся к истокам. И наступит для них их темное завтра. Кира догнала его, развернула к себе, взяла за плечи. Спросила, пристально глянув в глаза:

— Ну, что, твоя душенька довольна? Нагулялся?

Минут через сорок в районе особняка уже было многолюдно. Прибыли по бездорожью полицейские машины, куча карет «Скорой помощи» и целый автобус ОМОНа, которому работы уже не нашлось. Злоумышленники, вызвавшие представителей власти, давно испарились. Два десятка раненых людей, ни одного мертвеца! Из леса выбирались покалеченные сотрудники ЧОПа — кто-то передвигался на своих двоих, кто-то полз. Взорам изумленных полицейских предстали четверо расстрелянных в холле, подающих признаки жизни. Это было просто мясо, способное шепелявить, издавать какие-то звуки и даже слова. На видном месте, недалеко от сцены расстрела, стоял диктофон, на котором имелась аудиозапись продолжительностью восемь минут — способная внести ясность в представший ужас. ОМОН шнырял по округе, собирая «улики», медики грузили раненых в кареты «Скорой помощи». А молодой оперативник из уголовного розыска опасливо поднял диктофон, поставил на воспроизведение единственную запись. По мере прослушивания его физиономия удлинялась, а когда запись закончились, челюсть чуть не шмякнулась на пол. Он недоверчиво покрутил головой, словно избавляясь от избытка лапши на ушах, прослушал еще раз — теперь уже с товарищами.