Сергей Макаров - Узник комнаты страха

Прибывшие первыми спецназовцы отреагировали в долю секунды. Кинувшись врассыпную, чтобы спрятаться хоть где-то, они уже стреляли в сторону главного выхода.

Альмир и Талгат выросли по обе стороны от хозяина, Талгат надавил рукой, вынуждая Марата осесть на пол. Тот не сопротивлялся: послушно опустился на колени, а затем лег на пол.

В этот момент пуля попала Альмиру в шею. Он неловко пошатнулся и рухнул на Талгата, который успел его поддержать, но тут же оттолкнул в сторону.

Два белобрысых европейца ползли, прикрывая руками головы, к машине Жогова, стоящей тут же, в помещении склада, чуть в стороне.

Иман лежал на куче тюков животом вниз, его голова и руки безвольно висели над землей. В него попала одна из первых пуль.

Талгат подхватил с земли хозяина и ретировался за тюки.

Зубров и Торчилин, прячась за редкими и тонкими колоннами, пытались добраться до Жогова.

– Серый, постарайся только ранить! – крикнул Торчилину в самом начале Влад. – Этот гад нужен нам живым!

Жогов перебегал от одного столба к другому, метался из стороны в сторону, перекатывался, уклоняясь от прицельных выстрелов. Медленно, но верно он приближался к боковой двери запасного выхода.

Дверь оказалась запертой.

Еще глубже в ангаре склада высилась груда старых ящиков из-под стиральных агрегатов для прачечных. Несколько месяцев назад агрегаты поставили на точках обслуживания, а тара, в которой они добрались до Москвы, оказалась ненужной, но заниматься ее утилизацией пока было недосуг, поэтому ящики сложили на складе.

Игорь знал, что ящики поставлены так, чтобы между ними оставались проходы. Еще раньше он догадался, что где-то там и спряталась его жена, но сейчас не это волновало мужчину. Он также знал, что еще чуть дальше есть комната, в которой можно запереться и пересидеть, пока кутерьма не уляжется. Что он станет делать потом, он потом и решит, сейчас же надо добраться до комнаты. Но сначала – до ящиков. Ему предстояло пересечь довольно широкое открытое пространство.

Как только раздался первый выстрел, у Цилицкого похолодели щеки, а ноги стали совершенно ватными. Он медленно сполз наземь по стенкам ящиков.

– Ты что, перетрусил? – спросила Вера, бросив на него быстрый взгляд. – Тряпка ты, а не мужик! А вот я – закаленная! В молодости, бывало, когда Жогов только начинал строить бизнес, нас крутило в переделках похлеще этой, даже похлеще всех тех, которые в американских боевиках показывают!

– Не верю. Вы бы не выжили. Там все надуманно и неправда.

– Точно! Правда страшнее, безобразнее, жестче.

Женщина осторожно выглянула из-за укрытия и тут же спрятала голову.

– Палят, дебилы. Ничего, Вик, ты потерпи немножко. Зато будет что вспомнить. Потом свою невесту позабавишь в самолете, а спустя годы детям расскажешь, как у нас в России бывает!

Веру так и тянуло высунуться наружу, чтобы оценить ситуацию. Она просто не могла стоять и ждать, когда все разрешится само, без ее участия. Но пули свистели так часто и так близко, что она сдерживала себя, боясь подставить лоб под одну из них.

– А ты хотел, чтобы тебе прямо на блюдечке все подали?! – прошипела она. – Нет! Ты выстрадай сначала столько, сколько надо! Вот я – настрадалась. Я знаю, как это – деньги зарабатывать. В кино не показывают и половины.

Виктор вдруг решил поддержать разговор, суливший хоть какое-то отвлечение от ужаса, творившегося рядом.

– Потому что само страдание, – ответил он, – показать нельзя. Можно только показать, как оно отражается на человеке, но у каждого свой порог терпимости боли. Один завизжит, когда лишь уколется, другой и бровью не поведет, когда ему за родину и отечество пулю в сердце влепят. Еще можно вывалить на зрителя кучу стереотипов, узнаваемых штампов, таких символов, которые напомнят об определенных эмоциях и, таким образом, заставят сопереживать герою.

Одна из пуль чирикнула по углу ящика, и кусочек дерева отлетел к Цилицкому, угодив ему в волосы. Мужчина стряхнул щепку и продолжил, как ни в чем не бывало, говорить, даже не думая о том, слышит ли его Вера.

– Можно показать, например, как выглядит человек, который страдает. Или, скажем, радуется. Или любит, печалится. Зритель может только догадаться и поверить или не поверить, но само чувство мы не увидим никогда. Чувства невидимы. Они только отражаются в нас. Вот это отражение мы и показываем. Но сейчас в искусстве моднее, Вера, если ты помнишь, вызывать чувства, а не отражать их.

– Не к месту ты лекцию затеял, не к месту. Или ты так молишься? – скользнула она по нему ехидным взглядом. – Ты еще не тронулся умом?

Не ожидая от него ответа, женщина отвернулась и вновь подалась вперед, пытаясь рассмотреть происходящее.

– Вот где кино, – шептала она, – десять дэ! Реал экшн. Это даже круче, чем кино!

Виктор подергал ее за рукав:

– Вер, ты бы не вылазила, а? Шальная пуля, мало ли чего…

– Не дрейфь! Их обычно надолго не хватает. Я же знаю! Смотри, вон еще четверо прибежали… Твою ж мать! – женщина еще дальше высунулась из-за ящика и одновременно вцепилась в руку Виктора, причем хватка ее ладони была сопоставимой со сжатием стальными автоматическими тисками. – Они Жогова подстрелили!

– Ну и черт с ним, – пробормотал Виктор, кривясь от боли в запястье.

Вера, похоже, думала иначе. Она метнулась вперед, видимо, желая помочь мужу, но тут же ойкнула, летя спиной назад на ящики.

Полжизни успело пронестись перед внутренним взором Цилицкого, пока его пожирала громадная, как девятый вал, волна осознания собственной уязвимости: он остался без защиты.

Для Виктора, похолодевшего от страха и сжатого в комок, стук Вериной головы о пол прозвучал гораздо оглушительнее, чем все выстрелы, вместе взятые. Голова упала в просвете между ящиками, как раз там, где Виктор, дрожа и истекая холодным потом, сидел на корточках.

Виктор сунул руку в карман и вытащил оттуда пистолет.

– Надо было сразу сделать это, – сказал он своему металлическому другу. – Тогда Люся была бы жива, да и Вера, наверное, тоже.

Он сунул дуло в рот и, на этот раз не рассуждая, решительно нажал на курок. Пистолет щелкнул, да и только. Магазин был пуст. Патроны закончились на Люсе.

Виктор отшвырнул теперь уже бесполезный предмет в сторону и, уткнувшись головой в колени, громко завыл – все равно его никто не слышал в этом стуке, треске и свисте.

Но и это не изменило мир волшебным образом. Чуть погодя он, преодолевая шквал эмоций, все же сделал усилие, приподнялся и посмотрел – глаза Веры были широко открыты, неподвижны и все еще полны удивления. Она, без сомнения, была мертва.

Виктор зарылся лицом в коленки и снова завыл. Там, у входа в ангар, все еще стреляли. Звуки выстрелов разносились, множились эхом и гудели под сводами просторного помещения. В голове у мужчины кружилось, сознание меркло.