Виктория Платова - Куколка для монстра

– Это достоверная информация?

– Мы только начинаем связывать концы с концами… Что скажешь?

Я молчала. Что сказал бы паренек из Кохтла-Ярве, в свое время защитивший Леща собственным телом? Что сказали бы его ребята, такие одинаковые в своем праведном гневе у раскрытой могилы Егора Самарина? Праведник, умница, отчаянный парень Лещ оказался замешан в дурно пахнущей истории, стал на сторону циничных дельцов, которых так ненавидел и которых так страстно обличал. Плевать, какими высшими или низшими соображениями он руководствовался. Скорее всего выкачивание денег из компании для личных нужд – инициатива его верной крокодилицы, он только малодушно согласился. Бог знает, как он уговорил себя самого пойти на это… Я вспомнила исполненные муки глаза загнанного Леща: «Я не могу оставить дело, которое развалится без меня, я не могу оставить людей, которые доверились мне…» Интересно, Лещарик, как все эти люди посмотрят на тебя, если эта история всплывет? Тебе конец. Тебе конец, Лещарик. Тебе конец, подумала я, захлопывая за Лещом дверь своей жизни. Он больше не интересовал меня, отработанный человеческий материал, пешка, так и не вышедшая в ферзи. Партия оказалась несложной, вот что значит иметь прирожденный талант играть на слабостях людей, как на детской скрипочке со сбитыми колками. А в том, что у меня есть этот прирожденный талант, я нисколько не сомневалась. Многие, включая Эрика и супругов Дамскер, могли бы порассказать об этом. Но все они были мертвы. А я жива. И собираюсь прожить еще долго… Очень долго, если учесть, что мне всего лишь полгода от роду. Даже четырех месяцев нет, если не считать внутриутробного развития в клинике… Стоп!

Догадка, осенившая меня, пришла неожиданно. Так неожиданно, что я с трудом смогла скрыть волнение от Лапицкого. Но он был поглощен рассуждениями о наживке, которую собирается забросить Лещу, и не заметил моего состояния. Ночные лабиринты клиники, два санитара, мрачноватые, но вполне узнаваемые ангелы смерти. Операционная, голубовато-зеленая униформа, бахилы, анестезиолог Павлик, холеная стерва по имени Лариса («В Париж нужно ездить только с человеком, которого любишь, это город для двоих», – примерно так она сказала, нужно принять это к сведению). Аборт, лицо хирурга, наркоз. Кажется, кто-то из них поставил Майлза Дэвиса, «Осталось шесть часов, а альфафэтапротеин – штука серьезная. Очень серьезная штука. И клиенты – штука серьезная…»

Хирурга звали Владлен. Владлен. Теперь я явственно вспомнила это. Брата Зои тоже зовут Владлен. Похоже, круг замкнулся, и я оказалась в самой его середине… Есть над чем подумать. Во всяком случае, не стоит сдавать альфафэтапротеин и его папочку сейчас, пока я не знаю, как распорядиться этим знанием. А Костику сейчас за глаза хватит сладкой телевизионной парочки…

– Кстати, как называется этот препаратец? – невинно спросил капитан. – Наш приятель не уточнил?

– Нет, – вдохновенно соврала я. – Он и так сказал слишком много для первого раза. Но думаю, одного факта болезни достаточно, чтобы поддеть его на крючок.

– Что ж, попробуем.

– Дело почти беспроигрышное. Он панически боится огласки. Он пойдет на ваши условия. Он слишком дорожит своей репутацией.

– – Не слишком, как оказалось. – поправил меня Лапицкий.

– Сейчас это не имеет никакого значения. Я Выхожу из игры?

– Не хочешь присутствовать при заключительном акте трагедии? – Он искушал меня, это было видно невооруженным глазом, он хотел окончательно сделать меня частью беспощадного, сокрушающего все на своем пути механизма.

Но капитан не дурак, он уже знает, что все искушения напрасны, я никогда не буду частью механизма, не для этого он кормил меня с руки, не для этого превратил в почти совершенное орудие и отправил в автономное плавание. Да я и сама вдруг поняла, что отказываюсь от почетного места в партере не потому, что мне жалко несчастного Мишу Меньших, так по-мальчишески глупо влюбившегося в меня, нет. Он стал мне неинтересен, как только перестал быть достойным противником. Как и когда сложился во мне этот стройный порядок вещей, эта удивительная гармония с миром, я не знала. Но четко знала, что все люди в моем мире делятся на две неравнозначные категории: человеческий перегной, не стоящий особого внимания, и достойные противники, лучшие враги, прекрасные враги, удивительные враги, наличие которых и придает жизни необходимую ей остроту и восхитительную прелесть.

Лещ сразу же перестал быть достойным противником и был переведен мной в первую категорию – категорию человеческого перегноя. А сам Костя Лапицкий удержался в почетной второй только потому, что благоразумно не вступал со мной в схватку и придерживался вооруженного нейтралитета. Хотя, с другой стороны, не слишком ли ты возомнила о себе, дитя мое? Я поерзала на Костиной пластиковой табуретке и решила, что буду думать именно так.

Пока кто-то не докажет мне обратного.

– Значит, отказываешься? – все еще вяло настаивал капитан. – Не хочешь насладиться плодами своей победы?

– Уволь меня от этого.

– Ну что ж, сдала парня, молодец. А ведь он был искренен с тобой, впустил в свою жизнь и даже доверил то, что и самому близкому человеку не доверишь… Разве что вокзальной девочке на ночь… Не жалко? И вообще – как ощущения?

– Нет никаких особых ощущений, – ушла от ответа я. – Обычная работа.

– Хорошо сделанная работа. Молодец, – он решил не углубляться в пустыню моих атрофировавшихся чувств, он только побродил по кромке барханов и поспешно затрусил обратно.

– Что теперь? – спросила я.

– В смысле? – не понял Костя.

– Что мне делать теперь?

– Ты была когда-нибудь в Инсбруке? – неожиданно спросил Костя.

– Ты спрашиваешь о прошлой жизни или о нынешней?

– Прости, прости… Совсем из головы вон. Кстати, ты принимаешь таблетки?

– Какие? – Я совсем выпустила из головы приданое Виталика, те самые белые шарики, которые должны были стимулировать угасшую память. Память, к которой я не хотела возвращаться. – А-а… Принимаю, конечно.

– И как?

– Ты же видишь – как. Все больше становлюсь собой. Так почему ты упомянул Инсбрук?

– Так просто. Милый городишко в Тироле, церковь Хофкирхе, шикарные трассы для слалома, тупые австрияки с маленькими задницами, как раз в твоем вкусе. Не хочешь смотаться?

– Вербуешь сторонников горнолыжного спорта?

– Именно, – Костя ласково посмотрел на меня. – Могу устроить поездку и даже лыжи выдам. Во всяком случае, десять свободных дней у тебя будет.

– А что потом?

– Не наигралась? – участливо спросил Костя.

– Нет, – честно призналась я.

– По-моему, я вырастил гомункулуса.

– Именно. Носферату – призрак ночи.