Виктор Пронин - Зомби идет по городу

– Ну что ж, – растерянно проговорил Андрей. – Если ты все это понимаешь так...

– Да при чем тут я?! – воскликнула Вика. – Думаешь, Пафнутьеву легче? Думаешь, ему вот так просто и приятно возвращаться в свою конуру? Ведь он каждый вечер мечется в панике – куда деваться? Как провести несколько часов до того времени, как заснет? И он выпивает стакан водки, падает в кровать и старается быстрее отключиться. Он жаловался тебе на свою жизнь?

– Ты была у Пафнутьева дома?

– Была. И еще буду.

– А почему ты говоришь это с таким вызовом?

– Потому что я сообщаю тебе нечто важное. Для меня, во всяком случае.

– Ты и Пафнутьев? Павел Николаевич? – Удивление Андрея было столь велико, что он забыл обо всем, что сказала Вика до этого. – Я правильно понимаю?

– Да, Андрюша, да. И подтяни челюсть, она у тебя отвисла.

– Ты и Павел Николаевич... – повторил Андрей в полнейшей растерянности.

– У нас с ним кое-что завязалось... Авось не развяжется. Пафнутьев – отличный парень.

– Чем?

– И это спрашиваешь ты?

– Я спрашиваю, чем он отличный парень для тебя?!

– Есть такое полузабытое слово... Великодушие.

– И это... и это все?

– Андрюша, милый... Все остальное, вместе взятое, не потянет и на половину этого качества. Оно вмещает и щедрость, и бескорыстие, и доброту, и преданность. Изящество мыслей и чувств, если уж на то пошло.

– А я? – спросил Андрей с какой-то детской беспомощностью.

– Тебя заклинило. Ты видишь только свое прошлое.

– Это плохо?

– С людьми ты живешь сегодня, а не в прошлом. У всех случались беды. И надо иметь мужество или то же великодушие, чтобы к людям выходить свободным от своего прошлого, выходить готовым общаться сегодня, сейчас, за этим столом, на этой улице, в этой кровати.

– Но мы не можем избавиться от своего прошлого! – почти закричал Андрей.

– А от него и не надо избавляться. Пусть оно будет в тебе. Но пусть оно будет именно в тебе, а не снаружи. Вот и все, и потом, Андрей... Это твое состояние... Оно ведь не кончится сегодня или завтра, что бы между нами ни произошло. Оно не кончится, Андрей. А жить втроем... Не хочу.

– Ну что ж... – проговорил Андрей. – Пусть так... – Он не был готов к такому разговору, он вообще впервые в жизни слышал такие слова о себе, причем от человека, от которого никак не ожидал их услышать. Он только начал отходить. Вика едва начала занимать его мысли, его чувства, и вдруг... То ли он слишком уж долго предавался своему горестному одиночеству, то ли у нее не хватило терпения.

– Помнишь, как мы с тобой здесь слегка пошалили? – Вика похлопала ладошкой по кровати. – Помнишь? Сколько прошло времени? Месяц? Два? Во всяком случае, больше месяца. Ты объявился? Нет. Ты заткнулся. Месяц – это жизнь. Это тридцать дней, тридцать ночей, а сколько вечеров... А часов! Ты представляешь, сколько это часов, минут, секунд! Андрюша... Бывают в жизни моменты, когда считаешь секунды, когда секунды кажутся долгими и мучительными... С тобой такое случалось?

– Да... Но ты и Павел Николаевич... Я никак не врублюсь, Вика.

– А что тут такого уж удивительного? Я чуть старше, чем выгляжу, он немного моложе, чем кажется... Да-да, Андрей, он гораздо моложе, чем ты думаешь... Просто его роль в нашей жизни – это роль старшего... А что касается остального, что касается быта... Тоже все складывается не самым худшим образом... У него однокомнатная квартира, у меня однокомнатная квартира... Мы их меняем на одну трехкомнатную в центре города...

– Уже присмотрели?

– Да! – с вызовом сказала Вика. – Да, Андрюша. Все у нас прекрасно, все отлично. И отвали. Отвали, Андрюша. Проехали.

– Значит, далеко зашло...

– Далеко, быстро, неожиданно и, надеюсь, необратимо.

– Желаю счастья, – сказал Андрей, поднимаясь.

– Да ладно тебе дурь молоть! Ничего ты нам не желаешь. Не до того тебе сейчас... Сам же говоришь, что врубиться не можешь. Вот врубишься, тогда и пожелаешь. Если пожелаешь. Андрюша.

Когда Костя внес горячую сковородку с яичницей и сыром, Вика сидела одна, перед ней стояли два стакана красного вина. Сидела она, откинувшись назад и запрокинув голову. И улыбалась из последних сил. Нет, она ни о чем не жалела, ни в чем не раскаивалась, но слова, которые произнесла беззащитному человеку, такие слова никому не даются легко, и часто проходят годы, прежде чем удается простить себя за такие слова, вымолить у самого себя прощение или хотя бы их подзабыть, чтобы не скребли в душе, чтобы не тянулась рука к телефону каждый раз, когда вспоминаешь человека, на которого выплеснул их в какой-то странной жажде выговориться и сразу, навсегда все поставить на свои места.

– А где этот... – Костя замялся, не зная, как назвать ночного гостя. – Где этот прекрасный молодой человек, который так потряс мое воображение своей мужественной внешностью?

– Он заскакивал на минутку... Какие-то у него дела, какие-то заботы... Слышишь? – Вика повернулась к окну – со двора послышался отчаянный рев мотоцикла. – Торопится.

– Ночью? – удивился Костя.

– Костя, – медленно проговорила Вика, – торопятся больше всего ночью. И, как ты сам понимаешь, не на работу.

– Куда же он торопится?

– К себе. Он к себе стремится и никак не доберется.

– Доберется, – проговорил Костя, поднимая свой стакан.

– Да, – Вика раздумчиво посмотрела на него. – Тебе тоже далеко ехать, не забыл?

– А не страшно оставаться одной с вывороченной дверью?

– Скалку вставлю в ручку, цепочку накину, газовый баллончик под подушку положу...

– Во времена! – усмехнулся Костя. – Раньше красивые женщины цветы клали под подушку, письма от любимых, чувствительные романы... А нынешние – газовые баллончики. Надежный хоть баллончик-то?

– Надежный.

– Проверенный?

– И не один раз.

– От Павла Николаевича небось?

– Ты угадал, Костя. От него.

– Тогда ладно, тогда ничего, тогда счастливо оставаться. – И он медленно выпил вино из своего стакана. – Неужели я все-таки должен сейчас куда-то ехать?

– Да, Костя. А то я потом буду об этом жалеть.

– Неужели и об этом можно жалеть?

– Больше, чем о чем бы то ни было.

– Откуда же ты все это знаешь, Вика?

– Жизнь, – неопределенно улыбнулась Вика, сделав слабое движение рукой. – Жизнь, Костя... Она чему угодно научит, от чего угодно отучит... Отвали, Костя. Отвали.

И Вика залпом выпила остававшееся в стакане красное сухое вино.

«Девятка» и в самом деле выглядела соблазнительно. Ее новизна и свежесть проступали в каждой подробности. Еще смазанные и оттого золотистые бамперы, незапыленные колпаки на колесах, сиденья, покрытые сверкающими целлофановыми чехлами, – все выдавало ее девственное состояние. А внимательный, недоверчивый взгляд мог бы рассмотреть и показания счетчика – на нем не было и тысячи километров. И самое главное – у «девятки» не было даже своего постоянного номера, лишь бумажный листок с отпечатанными цифрами был заложен под стекло.