Алки Зеи - Петрос идет по городу

«Петрос идет по городу» — новая повесть греческой писательницы Альки Зеи, живущей сейчас в политической эмиграции: вышла в 1971 году. Ее первая повесть для детей «Наш брат Никос», изданная уже дважды на русском языке, имела большой успех и переводилась на многие языки. Эта повесть рассказывала о Греции 30-х годов, когда в стране пришла к власти фашистская диктатура во главе с генералом Метаксасом.

Повесть «Петрос идет по городу», хотя в ней действуют другие герои, как бы продолжает тему первой повести, тему борьбы с фашизмом. Действие повести начинается с нападения фашистской Италии на Грецию в октябре 1940 года и кончается освобождением Афин от гитлеровских оккупантов в октябре 1944 года.

Главный герой повести, девятилетний Петрос, за четыре года проходит тяжелую школу жизни, узнавая на собственном опыте, что такое война, оккупация, фашизм и голод. Он вносит посильную лепту в антифашистскую борьбу, помогая писать лозунги на афинских улицах, становясь связным, участвуя в демонстрациях…

Эта повесть, как и первая, покоряет читателя необычайно живыми, пластичными образами и глубоким знанием детской психологии.

В пять часов утра кузнечик еще шевелился в картонной коробке. Вечером Пе́трос поставил ее на табуретку рядом со своей кроватью, потому что кузнечик был сам не свой. Приблизительно то же творилось с ним в первый день вселения в дом, после того как его удалось спасти от кошки; Петрос трогал его палочкой, но тот едва шевелил лапками. Мальчик посадил его в коробку, кормил зелеными листочками. Наконец бедняга ожил и принялся весело стрекотать. Сегодня Петрос собирался переселить его в чулан, в щель большой балки. Все шло прекрасно до вчерашнего вечера, как вдруг кузнечик заболел, и пришлось взять его из прихожей в детскую. Убедившись, что он стрекочет как ни в чем не бывало, мальчик заснул, а когда проснулся в восемь утра — ни звука. Сидя в постели, Петрос поставил коробку на одеяло и стал разглядывать мертвого кузнечика, который лежал не на спине, лапками кверху, как все дохлые козявки, а повернувшись на бок, на раскрытом крыле. Хорошо, что это случилось в воскресенье, иначе Петрос торопился бы в школу и ему некогда было бы даже похоронить его.

В доме все еще спали. Только дедушка кашлял и ворочался на своем диване в столовой. Антиго́на, сестра Петроса, просила пораньше ее разбудить: она хотела пойти утром прогуляться с подругой, если не испортится погода. На улице была теплынь, грело солнце, хотя и приближался конец октября. В пижаме, босиком, с коробкой в руках подошел Петрос к ее кровати. Смерть кузнечика его очень расстроила, но он не мог удержаться от улыбки при виде спящей сестры. Ее голова, вся в белых тряпочках, высовывалась из-под одеяла: Антигона каждый вечер накручивала волосы на тесемочки — однажды Петрос насчитал их шестьдесят восемь — и как бы поздно ни просиживала за уроками, все же о прическе не забывала. Стоило ли убивать столько времени, чтобы на другой день голова стала кудрявой, как кочан цветной капусты, и потом завязывать два аккуратных бантика по бокам? В ящике письменного стола Антигона хранила массу ленточек, по две каждого цвета, к которым не разрешалось никому прикасаться, словно это были провода под током высокого напряжения. Она страшно гордилась своей прической, потому что кругом говорили, что она вылитая Ди́на Ду́рбин, на которой помешались все девчонки, не пропускавшие ни одного фильма с участием этой американской актрисы и собиравшие ее фотографии. Антигона и вправду была на нее очень похожа, и Петрос жаждал узнать, спит ли Дина Дурбин тоже с шестьюдесятью восемью тесемочками в волосах.

Антигона проснулась в хорошем настроении, что случалось далеко не всегда, назвала его «милым Петросом» и пообещала сводить на четырехчасовой сеанс в «Атти́ду», ближайший кинематограф, где шла картина «Бенгальские копьеносцы». Присев на край ее кровати, Петрос смотрел, как она раскручивает волосы.

— Умер кузнечик, — печально сообщил он.

Антигона перестала заниматься своей прической — она потянула за последнюю тесемку с такой силой, что вырвала целую прядь волос, и взяла у него из рук коробку.

— Как странно, он лежит на раскрытом крыле, — сочувственно прошептала она.

Если бы отец услышал ее слова, то, наверно, сказал бы: «Ребячество!» Антигоне было четырнадцать лет, и он считал, что такой большой девочке стыдно огорчаться из-за пустяков, например, из-за какой-то дохлой букашки.

— Хочешь, я дам тебе футляр от моего браслета, чтобы ты похоронил его? — предложила она.

Хотя сестра была полна добрых намерений, Петрос отказался. Он решил и мертвого кузнечика положить в трещину балки.

За завтраком он ел через силу и, когда мама спросила, нужно ли ему готовить уроки, пробормотал что-то невнятное. Ему не терпелось встать из-за стола и помчаться в чулан. Как только он открыл туда дверь, к нему побежал То́дорос, если так можно сказать про него. Ведь Тодоросом звали большую черепаху, которая раньше была крошечной и помещалась в спичечном коробке. Петрос выменял ее у своего школьного товарища Тодороса на целый мешочек биток и три пистона в придачу. Черепаха передвигалась очень медленно и лениво, точь-в-точь как ее бывший хозяин, в честь которого она и была названа. Когда спичечный коробок стал ей мал, Петрос пересадил ее в коробку из-под конфет, которую засовывал в карман, если шел попасти черепаху в травке. Когда же она стала совсем большой, он поселил ее в чулане, приносил туда корм и изредка выпускал на задний дворик подышать свежим воздухом.

— Тодорос, сегодня на рассвете скончался кузнечик, — с прискорбием сообщил он черепахе.

Петрос положил кузнечика в трещину балки, замазал щель пластилином и перочинным ножиком вырезал на дереве: «27 октября 1940 года».

«27 октября 1940 года», — написал на желтой карточке и отец, сидя за обеденным столом в столовой. Когда он заполнит цифрами много сотен таких карточек, то снимет квартиру побольше, и у Петроса и Антигоны будет по отдельной комнате. «Подождите, вот я напишу массу карточек…» — говорил обычно отец, если дети просили его что-нибудь купить им. Но Петрос с самого раннего детства, когда он едва доставал до обеденного стола, привык видеть на нем гору чистых карточек.