Кирилл Казанцев - Таежный рубикон

«Так, ладно!.. Стоп, – урезонил себя Дорофеев. – Так дело не пойдет. Давай определимся четко и без мандража... Вояка, фельдшерица и старик – вот это главный головняк! Свидетели стопудовые, и убирать их придется по-любому. Остальные – не в счет. Глотов со своим работничком в говне по уши. Им трещать не с руки. Молодой доктор напуган до конца своей жалкой жизни. Надо присмотреться еще повнимательнее к старшему, но тот, по всему видно, – калач тертый и приключений на задницу искать не захочет. Ну, а Щир, скот трусливый, – вообще не вопрос. Попадется – солью [42] Слить – убить (угол. жарг.). , а нет – так и черт с ним...»

Дорофеев хотел было снова закурить, но передумал. Сломал в пальцах так и не прикуренную сигарету и, накинув на плечи камуфляжную куртку, вышел на улицу. С удовольствием вдохнул полной грудью чистейший морозный воздух, несущий тонкие пряные запахи леса. Так что в мозгах после душной прокуренной комнаты, пропитанной насквозь едким запахом мужского пота, даже немного приятно крутануло, словно после доброго стопарика марочного коньяка, и он зажмурился от удовольствия. «Ничего, – подумалось, – всякая подлая бодяга когда-нибудь да кончается. Надо только набычиться и добить все это до конца... Чтобы никаких хвостов за мною не тянулось... А потом возьму да уеду в Питер к Витьке, корешку. На пару мы в его ЧОПе любую делягу поднимем. Давно к себе тянет... А что? Бабки есть. Успел прикопить. Проживем. Прорвемся! Не в первый раз... И пошла она на... эта старая дура Алина...»

И Андрей Ильич совсем не сомкнул глаз. Как-то вдруг, практически беспричинно, стало на душе гнусно до тошноты, и от его былого, казалось бы, исключительно прагматичного настроя в какой-то краткий миг и следа не осталось. И пошло... И поехало...

Ворочался с боку на бок на жестком заплеванном, загаженном полу рядом с постанывающим, то и дело вздрагивающим в беспокойном сне Купцовым, буквально изнывая от нахлынувшего чувства полной безысходности. Изо всех сил пытаясь сосредоточиться, собраться с мыслями, пустить их по нужному пути. Но только перед самым рассветом задышал ровнее, сумев наконец справиться с эмоциями, освободить голову от всей этой несвоевременной, смертельно опасной шелухи.

Сумел сосредоточиться на самом важном теперь – на своем твердом и окончательном убеждении в том, что они с Купцовым уже фактически вычеркнуты из списков живых. И больше нет ни малейшего смысла надеяться на благоприятный исход, на какой-нибудь там счастливый случай. Эти узколобые отморозки при любых обстоятельствах определенно устранят всех свидетелей своих кровавых злодеяний. Всех до единого! Они будут резать, кромсать всех подряд. Будут до тех пор, пока не обеспечат себе полное алиби, пока в этой дикой истории не наступит абсолютная кладбищенская тишина. Остается лишь одно жалкое утешение: их с Сергеем черед придет только тогда, когда окончательно отпадет у бандитов в них всякая надобность. А это значит – только после окончательного завершения всех их кривых разборок.

Но что же, черт возьми, можно еще предпринять?! Сбежать потихоньку не получится. Стерегут, уроды, на совесть. И сейчас их говенный командир дымит на кухне, а дверь туда – нараспашку... Окна в доме не открываются. Цельные, поделенные на узкие прямоугольники, застекленные рамы. Даже форточек нет... Ни выставить стекла, ни выдавить без шума никак не удастся... Попытаться каким-то образом добраться до оружия?.. Но это тоже практически нереально. Спят наверняка вполуха, стволов своих из рук не выпуская... Да и как бы ни старался все последнее время демонстрировать перед этими недоумками свою полную покладистость, вряд ли умудрился усыпить бдительность их прожженного командира. Ведь недаром же он обмолвился за обедом. По-видимому, прошлый урок не прошел для него даром... Одна надежда на то, что утром вся эта бандитская шарага разделится, и их с Купцовым оставят на попечении, как видится, более беспечного, безалаберного Дыбы. А как бы ни стращал, ни увещевал его начальничек, вряд ли тот полностью внял его словам. Вряд ли воспринял всерьез возможность мало-мальски серьезной угрозы со стороны перепуганных насмерть никчемных лохов, какими он их с Купцовым, естественно, считает...

Теперь остается только одно... Теперь остается только ждать и надеяться...

Дохнуло ветерком. С деревьев сыпануло настывшей за ночь куржой. И она заиграла, заискрилась мельком в блеклом, малохольном лунном свете, и спящая тайга опять обездвижела в вязком напряженном безмолвии. И снова только негромкий шорох рыхлого, нележалого снега под ногами да скрип перевязанных ремнями вильцев волокуши нарушали ее ночную тишину.

Андрей, повозившись, выпростал руку из-под перевязанной на груди брезентухи и смахнул с лица колкие снежинки. А потом поплотней затянул шарф вокруг шеи. Начал не на шутку подмерзать, битый час утюжа спиною снег на промерзшей земле. И даже толстая пружинистая «перина» из пушистых пихтовых лап, напиханных в брезент Румыном, уже не спасала от ползущего по крестцу холодка.

В голове царил полный бедлам, но Мостовой упорно гнал от себя все ненужные, пришедшие не ко времени мысли. И об уехавших на Запад жене и дочери, и о Татьяне, которая все опаснее с каждым днем притягивала его к себе... Сейчас, когда приближалась развязка всей этой абсурдной кровавой истории, в которую он попал не по своей воле, каким-то просто невообразимым образом, уже нельзя было отвлекаться по пустякам. Надо было предельно собраться, подготовить себя к тому, чего не делал никогда раньше – стрелять и хладнокровно убивать людей. Да, людей! Пусть даже и таких законченных отморозков! И он пока еще не знал наверняка – действительно ли способен на такое...

Едва Горюн заикнулся о том, что всем им надлежит немедленно уходить на дальний кордон, как у Андрея сразу же закрутилось на языке – не все ли равно, где давать бой, тем более что за четыре прошедших дня они уже немного пообвыклись на таежной заимке, изучили прилегающую к дому местность. Но, уловив в словах Румына определенный резон, Мостовой вовремя сдержался и промолчал. Что ни говори, а отсрочить на какое-то время теперь уже неминуемую стычку с бандюками лишним явно не будет. Да и вполне логично перенести ее подальше от поселка, чтобы свести к минимуму вероятность того, что в перестрелке пострадает кто-нибудь совершенно посторонний, абсолютно непричастный ко всей этой вакханалии...

«Непричастный?! – с горечью мысленно воскликнул Мостовой. – Так они же все непричастны: и Танюша, и Семеныч с Румыном! – И тут, словно кто-то хорошенько треснул его по пустому кумполу: – Да как же я мог? Как я посмел согласиться на то, чтобы ради моего спасения все они рисковали собственной жизнью?! Это же только мои разборки! Только мои, и никого другого!»