Евгений Сухов - Гастролеры и фабрикант

– Еще бы!

Когда они спустились, то первое, что увидели, – накрытый стол, а на нем, в самом центре, большой чемодан с раскрытой крышкой. Чемодан был полон денег. Денег господина мильонщика Феоктистова, которые он практически добровольно отдал им в пользование. Невероятный факт, которому не было обратного хода.

– Настоящие? – задал глупый вопрос Ленчик.

И все рассмеялись. Первым Долгоруков. За ним захохотал «граф» Давыдовский. Третьим был сам Ленчик. Огонь-Догановский смеялся беззвучно, хлопая себя по ляжкам и подпрыгивая в кресле, что уж никак не вязалось с его возрастом. К Африканычу вернулось его безмятежное настроение, и он смеялся вместе со всеми, чувствуя, что какой-то груз, жмущий ему грудь вот уже несколько часов кряду, улетучился, и ему было сейчас хорошо, как и всем остальным. Славно все-таки иметь таких друзей, каких имеет он, Самсон Африканович Неофитов!

Когда все отсмеялись, а Огонь-Догановский еще и вытер цветастым платочком выступившие слезы, Всеволод Аркадьевич обвел присутствующих блестящими от радости глазами:

– Поздравляю, господа, – произнес он торжественно и серьезно. – Мы стали богаче на два миллиона семьсот пятьдесят тысяч рублей. То есть на пятьсот пятьдесят тысяч рублей стал богаче каждый из нас. Я смею полагать, что это было крупнейшее дело в истории российских афер, особенно для рядового губернского города, каковым является патриархальная Казань. Если бы в мире имелась энциклопедия мошенничеств, наша афера с господином Феоктистовым стояла бы в ее первых строках…

– Ура-а, – вскричал Ленчик. – Да здравствуют «Червонные валеты»!

– Теперь остается грамотно завершить дело, – Сева при этих словах посмотрел на Африканыча, и тот незаметно кивнул. – Но, так или иначе, этих денег мы уже никому не отдадим. Так что, друзья, можете каждый немедленно получить свою долю…

Последние дни октября 1888 года

Этой ночью секретному сотруднику полицейской управы снился странный сон. Будто он находился в секрете, наблюдая за некоей дамочкой. Дамочка была замужем за одним господином, который приходил домой поздно, потому что все время пропадал в Дворянском клубе. Дамочка поначалу скучала дома одна, а потом к ней прямо в дом стал захаживать другой господин, с цветами и бонбоньерками, полными конфект и прочих сладостей. После чая они целовались, а затем отправлялись в спальню дамочки совершать грехопадение и разврат, поскольку женщина была замужней, а мужчина с цветами и бонбоньерками – женатым господином.

Однако дело было совершенно в ином. В том, что в руках секретного сотрудника находился некий аппарат, по которому он мог переговариваться с мужем этой дамочки. Никакого провода аппарат не имел, а лишь передающее и принимающее голос устройство и помещался в ладони. Так вот, в этот аппарат секретный сотрудник и сообщил мужу дамочки, что она в данный момент принимает гостя уже в своей спальне. Разъяренный муж примчался, застал парочку, как говорится, «в чем мать родила», после чего подал в Священный Синод прошение о разводе, призвав секретного агента в свидетели. Сон был до того ясным и последовательным, что когда секретный агент проснулся, то отчетливо помнил его, причем даже в деталях.

«Вот бы мне такой аппарат, – подумал секретный агент. – Он бы сильно помог в моей нелегкой работе».

Секретного агента звали Федотом Федотовичем Кочкаревым. Он был лучшим во всем управлении агентом и подчинялся лишь господину Острожскому и его помощнику – господину Розенштейну. Только они знали о его существовании, и только они могли поручать ему задания, которые обычно имели особую и секретную важность.

Лучшим из лучших Федот Федотович стал не сразу. Начинал он обычным топтуном-филером, однако быстро поднялся вверх по служебной лестнице. Быть наблюдателем являлось его призванием, дарованным свыше. Он видел то, чего не замечали другие, даже специально тренированные к этому, люди. Например, он мог увидеть какого-нибудь бродячего пса, каковых навалом в казанских слободах, и потом всегда узнавать его даже в толпе, то бишь в стае таких же по окрасу и позитуре псов.

Федот Федотович навсегда запоминал лицо человека, если однажды видел его, пусть даже мельком. Он мог заметить пятнышко от капли кофея, попавшее на жилет коричневого цвета, и новую морщинку на лице дамы, виденной год назад в кондитерской на углу Пушкина и Малой Проломной.

Федот Федотович мог услышать фразу и по тональности голоса, его интонации и манере высказывания определить возраст этого человека, а также отчетливо представить комплекцию, рост, сословие и предположительную внешность. И практически никогда не ошибался.

Он превосходно различал запахи и всегда запоминал их: вот так пахнуло от того усатого господина во фраке и цилиндре, когда он в открытой пролетке промчался мимо него по Воздвиженской улице, а вот такой запах источала молодая барышня, стоявшая со своей матушкой восьмого мая прошлого года возле ворот Родионовского института благородных девиц…

Федот Федотович замечал и помнил все, но сам был совершенно неприметен, чего требовала избранная им профессия. А еще он самостоятельно выучился читать по губам. Это тоже было нелишним при его специализации, а иногда и решающим фактором для задержания преступника. Именно по губам одного бородатого студента Федот Федотович Кочкарев считал год назад в винном подвальчике на Воскресенской улице информацию о том, что в Императорском Казанском университете намечается сходка, посвященная бойкоту нового университетского устава.

– Они запретили курить в аудиториях на лекциях, – возмущенно говорил бородатый двум своим товарищам. – И пить пиво в стенах университета. На такое ущемление наших прав мы ответим сходкой студентов всех факультетов и петицией на имя ректора. Пусть только попробует не принять ее, – бородатый усмехнулся, – и тогда мы разнесем всю актовую залу к чертям собачьим. Даешь прежние студенческие вольности! Даешь автономную независимость университетам!

О намечающихся беспорядках, о которых Федот Федотович случайно узнал в винном подвальчике, куда зашел выпить стаканчик рейнского вина, было немедленно доложено в полицейское управление, благо, оно также находилось на Воскресенской в доме покойной полковницы Родионовой (той самой, что основала для девиц благородного происхождения институт). Однако на это известие исправляющий должность полицеймейстера господин Острожский отреагировал вяло, отговорившись: мы не можем вмешиваться в университетские дела, покудова кто-либо из тамошней администрации нас об этом не попросит или не уведомит; демократические свободы, дарованные нам Александром Третьим, этого делать не дозволяют.