Владимир Колычев - Мент без ценника

– Хватит! – взвыл в отчаянии Егор.

Он действительно видел германский ролик, где два надзирателя развлекались с заключенной. Но тогда он и подумать не мог, что на месте этой красотки может оказаться Лена…

– Боюсь, уголовники тебя не услышат. И твоей жене рот заткнут, если она будет возмущаться. Угадай, чем?

– Подонок! Какой же ты подонок!

Вне себя от ярости Егор соскочил с табурета и бросился на Гущина. Но тот как будто этого и ждал. Он поднялся ему навстречу, отбил руку и ударил в живот. Острая боль скрутила Егора, швырнула на колени и завалила на бок. А капитан, присев, ударил его кулаком по почкам. И снова Хромцов ощутил приступ невыносимой боли.

– Еще?

– Не надо! – прохрипел Егор.

– А может, все-таки?..

Гущин ударил его еще несколько раз и только тогда вернулся на место. Потом долго с презрительной насмешкой смотрел, как Егор поднимается и возвращается на свое место.

– Нападение на представителя власти я тебе шить не буду. Ты, Хромцов, свое получил… Больно было, да? Так это только начало. Если, конечно, сядешь сам, а не твоя жена… Если она сядет, то ее будут бить. Уголовники. Чтобы не ломалась…

– Лена здесь ни при чем! – с беспомощной ненавистью посмотрел на Гущина Егор.

– Значит, ты Костылина убил.

– Я не убивал.

– Значит, жена твоя… Ты пойми, Хромцов, нож у вас в квартире нашли. Не отвертеться вам. Или ты сядешь, или она. Но если сядет Лена, ей все пятнадцать лет дадут. А у тебя шанс выкрутиться есть. Знаешь, что такое убийство, совершенное в состоянии аффекта? Это лишение свободы до пяти лет… Да ты сам посмотри!

Гущин взял Уголовный кодекс, нашел в нем нужную статью, подошел к Егору и с добродушным видом хлопнул его по плечу:

– Вот, читай, статья сто четвертая, умышленное убийство, совершенное в состоянии сильного душевного волнения… Вот читай, наказывается лишением свободы на срок до пяти лет. Или исправительными работами на срок до двух лет…

От этого самого сильного душевного волнения у Егора строчки расплывались перед глазами, поэтому приходилось верить Гущину на слово. Только какая тут может быть вера, если не человек перед ним, а самое настоящее чудовище?

– Исправительными работами можешь отделаться. Есть свидетели, которые видели, как Костылин твою жену домой привез, как вместе с ней в квартиру зашел. Видели, как ты выбегал за ним. В состоянии сильного душевного волнения… Сегодня ты пришел домой на обед, а в подъезде встретил Костылина. И снова у тебя возникло состояние аффекта. Рука сама потянулась к ножу…

– Но у меня не было ножа! – отчаянно мотнул головой Егор.

– А как он у тебя на балконе оказался?

– Может, это какой-то другой нож…

– Со следами крови?

– Может, это чья-то кровь? Не Костылина…

– Может, и так, – кивнул Гущин. – Видишь, я не пытаюсь ввести тебя в заблуждение. Говорю все как есть. Есть нож, но пока не понятно, чья там кровь. Видишь, а мог бы сказать, что там кровь Костылина. Но не говорю. Потому что экспертиза этого не подтвердила. Но могу сказать, что ширина клинка совпадает с шириной колотой раны. Вот это экспертиза определила точно. Так что найденный у тебя нож – орудие убийства. И как только это подтвердится, пропуск в сто четвертую статью для тебя закроется. Не будет убийства из ревности. Останется статья сто вторая – умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах. Вот читай, наказывается лишением свободы от восьми до пятнадцати лет или смертной казнью… Или тебя казнят, или твою жену!.. Хотя нет, ее, скорее всего, помилуют. Закон у нас гуманный, женщин, родивших в тюрьме, у нас не казнят. А она родит. От какого-нибудь уголовника. А может, и надзиратель не побрезгует. Баба она у тебя красивая, такой грех не воспользоваться…

– Хватит!

Но Гущин и ухом не повел:

– Ну что, признаваться будем?

– Я не убивал.

– Понятно. Что ж, едем за твоей женой!

– Нет!!!

Егор чувствовал, что доведен до отчаяния. Он не хотел в тюрьму, но и женой пожертвовать не мог. Ведь ее действительно могут изнасиловать уголовники или надзиратели. Как он будет жить дальше, зная, что Лена пострадала из-за его малодушия?..

– Тогда признайся, что убил Костылина. В состоянии аффекта. И за это получишь отдельную камеру. И в СИЗО мы устроим тебя в такую же отдельную камеру. В знак благодарности за сотрудничество. Мы очень хорошо относимся к тем, кто осознает свою вину и встает на путь исправления. Я даже больше скажу, это наша миссия – помогать таким людям… Ну так что, будем признаваться?

– Но я не убивал…

– Убивал. Просто боишься сделать шаг навстречу своей судьбе. Но лучше ты сам этот шаг сделай. Год исправительных работ я тебе не обещаю, но года два получишь. В колонии общего режима. Трудно будет, но ничего, выдержишь. И через два года вернешься к своей жене. Два года – это не срок. Она тебя точно дождется. А если сядешь на пятнадцать лет, то вообще никогда не выйдешь. Во-первых, мы тебе амбала с большим и толстым сосватаем. А во-вторых, срок слишком большой, а тебя максимум на год хватит. От СПИДа подохнешь. Объяснить, почему?

– А если признаюсь?

– Я уже сказал тебе, что тогда. Отдельная камера и максимум два года общего режима. Отсидишь и возвратишься к жене. А нет – пеняй на себя!

– Хорошо, я согласен! – решился Егор.

– Тогда бери ручку, пиши…

– А что писать? Я ничего не знаю.

– А я тебе объясню.

«Чистосердечное» признание Хромцов писал под диктовку Гущина. Оказывается, примерно в двенадцать часов дня он покинул территорию завода, взял такси, поехал домой, но, не застав жены дома, отправился в обратный путь. В подъезде встретил Костылина, который нагло сказал, что идет заниматься сексом с Леной; кровь ударила в голову, и Егор пришел в себя с окровавленным ножом в руке. В панике он бросился домой, спрыгнул с балкона, чтобы не появляться во дворе, где его могли увидеть соседи. По пути потерял нож…

За это его действительно ждала отдельная камера. А Гущин позаботился даже о том, что ему принесли матрас и одеяло. А ведь его могли подсадить к похотливым уголовникам…

Далеко не всегда фамилия человека определяет его духовную и физическую сущность. Меньшов может быть крупным и тяжеловесным, Большов – меленьким и хилым; есть Рыжовы – жгучие брюнеты, и встречаются Беловы – конопатые и с красными волосами. И Петухов может выглядеть мокрой курицей. Любой другой Петухов, но только не начальник Народовольского РОВД. Этот действительно выглядел и вел себя, как настоящий петух с глянцевыми перьями и золотыми шпорами. И по кабинету прохаживался так, будто не опера перед ним за столом, а какие-то куры на жердочке.

– Ну что, Шумов, понял, как надо работать? – торжествующе спросил он у начальника уголовного розыска и повел руками, будто хотел расправить крылья.