Евгений Сухов - Бомба для империи

Они ели мороженое и бисквиты. Марта была весела и сказала, что сочинила проект прокламации, которую необходимо размножить на гектографе.

– Ты сможешь это сделать? – спросила она Костю.

Тот вначале хотел пожать плечами и беспечно ответить: «Не знаю». Но дело революции требовало более серьезного подхода к себе, поэтому он честно посмотрел девушке в глаза и твердо ответил:

– Сумею.

Где он возьмет гектограф, Костя покуда не знал. Но он решил, что найдет его непременно.

– Тогда держи…

Марта полезла в ридикюль, но текста прокламации там не оказалось.

– Где же она? – спросила она, скорее, саму себя.

– Кто?

– Прокламация.

– Потеряла? – с тревогой спросил Костя, неожиданно для себя перейдя на «ты».

– Я никогда ничего не теряю, запомни, – скорее прошипела, нежели прошептала Марта и посмотрела по сторонам. Самым ближним к ним посетителем кондитерской, а он сидел за столиком не менее чем в полусажени от них, был пожилой человек в доисторическом сюртуке, усиленно поедающий шоколад и конфекты (очевидно, в детстве ему недоставало сладкого, вот он и наверстывал упущенное, став взрослым). Достать ридикюль Марты, – даже если бы его рука, как у андроида, телескопически вытягивалась вдвое, – у сладкоежки не было никакой возможности.

– Ч-черт, – вырвалось у Марты. Она вспомнила импозантного господина в цилиндре и с усами, с которым они столкнулись на входе. – Вот черт! Это он!

– Кто он? – не понял Костя.

Но Марта лишь прикусила губу.

Ее задержали при выходе из кондитерской. Вернее, пытались задержать. И тут Костик, изловчившись, бросился прямо под ноги жандарму. Тот, не удержавшись, повалился на мостовую, увлекая Марту, которую продолжал держать за руку. Но девушка вырвалась и, проворной ящерицей увернувшись от второго жандарма, со всех ног бросилась бежать. А бегала она быстро…

ОТ ВНОВЬ СОЗДАННОГО ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА ПАРТИИ «НАРОДНАЯ ВОЛЯ»

Мы обращаемся ко всем честным гражданам России, кому дорога свобода и не безразлична судьба ее многострадального народа, задавленного ярмом деспотизма. Это ярмо олицетворяет собой Александр Третий, царствование которого от самого начала и по сей день является пропитанным лицемерием и ложью. За протест против деспотизма – каторга. За борьбу против гнусной лжи царя – виселица. Так преследуется свободомыслие и стремление к свободе царем-миротворцем. МИРОТВОРЕЦ… Вот вам еще один пример лицемерия царя Александра Третьего. Его правление насквозь пропитано уничтожением всего, чем жил и хочет жить народ. И направлено на поддержание класса, который грабит и угнетает народ и искореняет в России все чистое и честное, всей душою преданное народу.

Кто главный преступник узурпации народной власти?

Кто главный угнетатель народных масс?

Кто главный столп реакции и судебных убийств радетелей народа?

Кто главный виновник страданий сотен и сотен замученных и вопиющих об отмщении?

Он! Александр Третий!

Он, бесспорно, заслуживает смертной казни, за кровь, им пролитую, за муки, им причиненные. И эта казнь придет, ибо она неминуема. Она не за горами. И тогда ближе станет торжество свободы и справедливости, когда народ скинет ярмо царизма и сам начнет строить свою жизнь по справедливым законам. А до тех пор – борьба! Нескончаемая борьба не на жизнь, а на смерть! И пока в нас течет хотя бы капля крови, пока на обломках самодержавия не взовьется светлое знамя народной свободы, пока воля народа не сделается законом всей жизни многострадальной России, мы будем сражаться. До последнего вздоха.

Санкт-Петербург, 22 июля 1888 г.

Оторвавшись от чтения прокламации, подполковник Охранного отделения Департамента полиции Степан Яковлевич Голубовский с интересом посмотрел на Костю.

– Ну, как тебе это?

– Я бы просил обращаться ко мне на «вы»! – вскинул голову непреклонный Костик.

– Прошу прощения, – Степан Яковлевич, дабы убедить собеседника в искренности раскаяния, даже приложил руку к груди. – Ну, так как вам такая бумаженция? Вернее, ее содержание? Впечатляет, не правда ли?

– Полностью поддерживаю все, что там написано моим товарищем по партии, – твердо произнес Костя.

– А какой партии, позвольте поинтересоваться? – мягко спросил Голубовский. – Или это секретная информация, которую вы не откроете даже под истязаниями и пытками?

При слове «пытки» Костя повел плечами, что не ускользнуло от внимания подполковника Охранного отделения. «А не такой уж он и кремень, – подумал Степан Яковлевич, с интересом рассматривая собеседника. – Пожалуй, что и получится…»

– Нет, это не секретная информация, – выдержал взгляд подполковника Костя. – Я причисляю себя к партии радикалов-революционеров.

– То есть к партии террористов, я так понимаю?

Костик стойко промолчал.

– И что, вправду есть такая партия? Радикалов-революционеров? – спросил Голубовский.

– Правда, – усмехаясь прямо в лицо подполковника, ответил радикал-революционер.

– И где она?

– Вот здесь, – ответил несгибаемый Костик, коснувшись места на груди, где находилось сердце.

– Ясно.

Степан Яковлевич чуточку помолчал.

Потом еще чуточку.

Это был рядовой тактический ход в дознании – подождать, когда собеседник начнет волноваться и задавать самому себе вопросы: а почему это дознаватель молчит? Что он такое задумал? Не готовит ли он какую-нибудь хитроумную и изощренную каверзу, с тем чтобы подспудно и исподтишка выманить сведения, которые ни в коем случае не надлежит открывать? И Костя стал ерзать на стуле, явно выказывая нетерпение.

Голубовский сухо произнес:

– За препятствие задержанию особо опасного преступника вам, по «Уложению о наказаниях», грозит пять лет каторги как минимум. И за участие в противуправительственной нелегальной организации еще пять. Итого – десять лет. Вы знаете об этом?

– Я готов вынести все муки и пытки, которые уготовило мне гнилое самодержавие и его сатрапы, – произнес непоколебимый Костик и выразительно посмотрел на Голубовского. Но того слово «сатрапы» ничуть не задело. Казалось, он даже не расслышал его.

– Хорошо, – равнодушно произнес Степан Яковлевич. – Сейчас я приглашу секретаря, и он запишет ваши отказные показания. Вы ведь не будете сдавать своего товарища Марту и товарища Пантелея? Который, кстати, уже дал показания касательно ваших планов убить государя императора. А товарища Марту мы возьмем через несколько дней.

– Вы ее никогда не возьмете, – неожиданно для себя растерянно произнес Костя. Но только вот откуда взялась эта растерянность: не то от десятилетнего срока, который ему грозил, или от известия, что Пантелей все рассказал?