Евгений Сухов - Генералы шального азарта

Четырнадцать лет… Много это или мало?

Наверное, мало, чтобы вступать во взрослую жизнь в одиночестве, без житейского опыта и маяков над ее бездонными глубинами, способными поглотить любого человека, пусть и семи пядей во лбу. Без провожатого, который был бы рядом и успел схватить за руку, когда нога уже занесена, чтобы ступить в пропасть. Без мудрого советчика с дорожной сумкой за плечами, именуемой жизненным опытом, который успел бы предостеречь юное и, стало быть, неразумное существо от свершения глупостей и ошибок. Ведь оступиться и наделать бессмысленностей, имея в активе столь небольшое количество лет, очень просто. Проще пареной репы.

С другой стороны, а когда же прикажете вступать во взрослую жизнь? В какие, стало быть, лета?

Скажете, в двадцать один год, по достижении совершеннолетия? И уже в этом возрасте совершать глупости и ошибки? Однако ошибки ошибкам рознь. И может случиться так, что глупости, простительные для четырнадцатилетнего возраста, будут совершенно непозволительными в двадцать с лишним лет. Ибо каждому овощу свое время…

Собственно, к четырнадцати годам Капа телесно уже была взрослой. То есть у нее уже сформировалось то, что положено иметь барышне: фигурка была вполне женственной, без подростковой угловатости, грудь полностью развилась (таким персям, как у Капы, могли бы позавидовать и вполне взрослые барышни, и даже многие зрелые женщины). Весьма привлекательными были лицо и глаза. Вернее, взгляд. Переодень Капу, скажем, в наряд графини Головиной, и она вполне смогла бы сойти за девицу восемнадцати годов, а может, и чуток поболее…

Что же касается зрелости душевной, или духовной, если хотите, то здесь, конечно, имелся большой вопрос. Ибо вряд ли душа Капы была такой же взрослой, как и ее тело. И столь раннее вступление Капы во взрослую жизнь могло повлечь для ее души множество испытаний, из каковых девица необязательно бы вышла с честью и с чистой душой. Совсем необязательно…

По всей видимости, это был неосознанный выбор девочки: пора, мол, жить по-взрослому. К этому ее принудили обстоятельства в лице отчима, который все чаще и чаще засматривался на падчерицу и, похоже, все более желал ее как мужчина. Не один раз Капитолина замечала на себе взгляды Герасима Пантелеевича, которые буквально раздевали ее и в которых читались похоть и вожделение. Капа не знала, что такое – вожделение, но, как и все женщины, могла это ощущать каким-то особым чувством, им всем присущим. Просыпавшееся ощущение немного пугало её и заставляло настораживаться. А Герасим Пантелеевич все чаще и все откровеннее переходил в наступление: то коснется ее груди как бы невзначай, то приобнимет будто бы в отцовской любови, а то и намеренно потрогает.

Она не отбивалась, не вступала в разговор: мол, что это вы делаете, папенька, уберите, пожалуйста, ваши шальные руки. И как вам-де не стыдно, ведь мы как-никак сродственники. Она ждала, что будет дальше. Все равно жаловаться-то было некому…

Как-то раз, поехав в Москву за покупками, отчим взял ее с собой.

Капитолина в Москве один раз уже побывала: тогда они все втроем, маменька, отчим и она, ездили в Голицинскую клинику показываться врачам. Вернее, показывалась врачам маменька, а Капа и отчим дожидались в коридоре. Помнится, маменька вышла от доктора какая-то успокоенная и умиротворенная; зато Герасим Пантелеевич при разговоре с доктором тет-а-тет хмурил брови, часто переспрашивал и покусывал губы. Да и потом, когда они возвращались домой, он был молчалив и хмур, а маменька, напротив, была весела и смешлива…

В этот приезд в Первопрестольную никаких клиник они не посещали, зато обошли с две дюжины лавок и магазинов. Только на одном Кузнецком мосту они заходили не менее чем в десяток модных и дорогих магазинов, где от количества и красоты товаров у Капы просто разбегались глаза. В одном, кажется, зовущемся «Парижским магазином мод», которым владел «Торбек сын Торбека», Герасим Пантелеевич выбрал для Капы весьма дорогое платье и затем долго торговался с приказчиком насчет цены. В конечном итоге он купил платье, шляпку и атласные туфельки с бантами. Капа не верила своим глазам: отчим, всегда готовый к тому, чтобы зажать у своего работника рубль или даже полтину и весьма прижимистый, если не сказать скупой, вдруг потратился, без малого, на шестьдесят рублей! И траты эти были сделаны для нее. Ведь и платье, и шляпка из сарацинской соломки, и прелестные туфельки из китайского атласа предназначались именно ей.

Примерить дорогие наряды и пройтись потом перед большим напольным трюмо в полстены, стоявшем в гостиной, это ли не настоящее счастье! Ведь эта одежда, по сути, была первым настоящим одеянием Капы, в котором не стыдно было выйти «на люди».

Капитолина еще несколько раз прошлась перед зеркалом, любуясь на себя. Хороша, ничего не скажешь! Эх, если бы маменька видела ее сейчас, то наверняка порадовалась бы вместе с ней.

Отчим цокал языком и тоже, кажется, был доволен сделанными покупками. На сей раз он не трогал ее, не касался развитой груди или ягодиц, но по взгляду его можно было судить о многом… К примеру, засмотревшись на Капу, примеривающую шляпку, он несколько раз шумно сглотнул. Глаза его блестели, и на верхней губе выступили бисеринки пота…

Вечером, находясь в своей спаленке, Капитолина еще раз примерила на себя покупки. Они ей так нравились, что она даже хотела спать прямо в платье и шляпке. Конечно же, укладываясь в кровать, она сняла с себя все и еще долго смотрела на новый наряд, который развесила на стуле. А затем тихо уснула…

Проснулась она от прикосновений.

Чья-то рука, проникнув под ткань рубашки, беззастенчиво трогала ее грудь. Капа замерла, не поняв вначале, что происходит. А ладонь, помяв грудь, стала спускаться по животу к сокровенному месту. Когда рука легла на низ живота, а пальцы принялись перебирать жесткую поросль волос, Капа вскрикнула и тут же услышала:

– Не бойся, это я, папа…

Она резко присела на постели:

– Что вы делаете?!

– Да ничего… это я так, – услышала она осипший голос отчима. – Ты не бойся.

После этих слов Герасим Пантелеевич, сопя, навалился на нее всем телом, запустив уже обе руки под рубашку. Капа попыталась оттолкнуть его, но он был намного сильнее и тяжелее, и у нее ничего не вышло.

– Что… вы… дела-е-те, – задыхаясь, еле вымолвила девушка, чувствуя, как что-то влажное и липкое ткнулось ей в ляжку, – не смейте…

В ответ на эти слова отчим просунул ладонь между ее сжатых ног и стал раздвигать их силой. Он сопел, дрожал всем телом и непрерывно бормотал, словно в забытьи:

– Не пугайся, Капочка, это… Это хорошо, это… сладко… Приятно будет… тебе… потом…