Кирилл Казанцев - Волчара выходит на след

Проглотил глоточек коньяка. Самодовольно напыжился и продолжил: – А теперь умрешь, как этот шелудливый пес. И никто про тебя даже и не вспомнит. Кто такой был этот Сазонов? Почтенный умный человек? Нет. Глава рода? Нет. Тогда кто? Никто! Перекати-поле. Сорняк, да. Нечего о нем жалеть. Нечего бабам выть. Дурак, да и все, никому не нужный. Даже этот твой Мостовой-шмастовой про тебя никогда не узнает. Не оценит, что ты ему помочь хотел. Обидно, да?

– Да не пошел бы ты, уважаемый Самвел… Ваграмович, в одно срамное место? – утомленно вымолвил Сазонов.

– А-а-а, проснулся наконец! – удовлетворенно хмыкнул Арутюнян. – Пробрало, да, как вы там русаки говорите? Ну, давай тогда, поговорим, Сазонов. Я люблю сначала с такими, как ты, перед смертью говорить.

– Это все от комплекса неполноценности. Тебя же распирает просто от твоего непомерного гнилого самомнения.

– Думаешь – ты меня обидел, да? Или думаешь, я на тебя обиделся, когда ты на меня в своем кабинете как на шакала подлого рычал? Совсем не обиделся. На дураков, Сазонов, ведь не обижаются. Их просто, как эту… в бородавках… жабу давят. И все. Чтобы под ногами не скакала. Раз… и все. И только – вонь пошла. Вот так, да.

– А говорить нам с тобой вообще не о чем, – презрительно бросил Андрей Степанович. – Все равно ни хрена ты не поймешь. Слишком узколобый. Ты же даже не животное. Растение.

– Ну, давай-давай. Разозлить меня хочешь? Не старайся. Все равно не получится. Еще целый месяц меня слушать будешь. Пока твой отпуск на кладбище не закончится. Нет. Не на кладбище. Там таким дуракам не место. Где-нибудь в глубокой яме на Уссури будешь раков кормить. Вай, хорошо сказал, да? Аво эх! – потешаясь, фыркнул Арутюнян и затрясся в беззвучном смехе. – А я потом… этих раков кушать буду. Вспоминать тебя буду. Видишь – а неправильно я тебе сказал, что совсем никто тебя не вспомнит. Сам я точно буду. Скучать даже буду. Веришь, нет? Обещаю тебе, Сазонов-джан. Да что там – обещаю? Мамою клянусь. – Самвел просмеялся. Посмотрел на Сазонова с иезуитским интересом. Но, не дождавшись с его стороны никакой реакции на свои последние откровения, тяжело вздохнул – как будто кузнечный мех качнули, и прищелкнул пальцем: – Ладно, дорогой. Не хочешь сегодня ты со мной немножко разговаривать, ну и не будем. У нас же времени еще полно. Еще наговоримся. А сейчас, ладно, – отдыхай. Кушай вот. Видишь, сколько еще осталось? Даже можешь коньячка немного потянуть. Пожалуйста, я не против. Я же очень добрый человек. Даже врагу своему никогда плохого не пожелаю. Хотя какой ты мне теперь враг? Так – букашка. Ничего уже не можешь. Кушай, давай, Сазонов, набирай тело, пока не поздно. Сейчас скажу, чтобы тебя к столу пристегнули.

Сазонова мутило от запаха пищи. Пустой голодный желудок его громко урчал и конвульсивно сжимался, отзывался болезненными спазмами. Но он, сглатывая набежавшую в рот слюну, упорно отводил в сторону лицо, до боли выворачивал скованную наручником кисть руки, стараясь как можно дальше отстраниться от стола. Он понимал, что это пустое мальчишество, глупая законченная блажь, но ничего не мог с собой поделать. Не дело – подбирать объедки с поганого ворожьего стола.

Алина свернула с асфальта на разбитую, с глубокой колеей гравийку, и через десяток метров машина ухнула в залитую водою яму. Грязная волна, оставляя рыжие разводы, с плеском прокатилась по капоту, и внутри похолодело: «Не хватало еще где-нибудь здесь застрять, чтобы потом, изворачиваясь и умирая от страха, пытаться внятно объяснить Самвелу, за каким чертом я сюда приехала!» Дальше двигалась с предельной осторожностью, по самой бровочке, старательно выбирая бугорок за бугорком.

Развернулась на покатом спуске и остановилась в нескольких метрах от бурлящего на перекате потока. Вышла из машины и вдохнула полной грудью пропитанный морозной влагой воздух. Голова после городского смога на мгновенье закружилась от избытка кислорода, словно после первой утренней сигареты. Сапожки с первыми шагами погрузились в густое хлюпающее месиво. Каблучки моментально обросли тяжелыми комьями прилипчивой глинистой почвы, но она не обратила на это никакого внимания. Смело ступила на окатанную скользкую гальку, подошла к самому срезу воды. Опустилась на корточки, не замечая, что полы ее элегантного светлого пальто упали в грязь. Зачерпнула полную пригоршню, но не решилась поднести ее к лицу, боясь испортить макияж. А просто подержала в ладони, глядя, как она тонкими струйками сочится сквозь плотно сжатые пальцы. Зачерпнула вновь…

Пошел мелкий колючий снежок. Крошечные кристаллики льда, едва повиснув, тут же таяли на загнутых кончиках ресниц, приятно холодили, остужали тонкую кожу на лице, на открытой шее. Она сидела на корточках, как будто в детстве, обхватив руками коленки. Гляделась в хрустальный речной поток, и с каждой минутой на душе становилось легче. Как будто вся эта накопленная с годами омерзительная житейская слизь потихоньку смывается этими тающими снежинками, этой окружающей ее сейчас тягучей тишиной на самое дно души.

Услышав негромкое урчание приближающейся машины, быстро поднялась на ноги, будто неожиданно застигнутая врасплох за чем-то предосудительным. Обернулась. Снисходительно скривила губки, глядя, как долговязый, мосластый, как кузнечик, Комов выбирается наружу. Стояла и ждала, не сдвигаясь с места ни на шаг.

Он приблизился. Отрывисто и нервно поздоровался. На его веснушчатой, со вздернутым острым носиком, физиономии читалась полная растерянность и недоумение:

– Извините, Алина Васильевна, но я не очень понимаю, зачем такие строгие меры предосторожности? Буквально никого не ставить в известность.

– Проявите терпение, молодой человек, и вы очень скоро поймете, чем все это продиктовано. – Помолчала. Убедилась в том, что Комов действительно готов ее внимательно выслушать. – Вы знаете, где сейчас находится ваш Андрей Степанович?

– Сазонов?

– Да, Сазонов.

– Ну, где сейчас конкретно – я не знаю. Но определенно в очередном отпуске. Точнее – во внеочередном. Я не в курсе, почему он неожиданно ушел вне утвержденного ранее графика. По всей видимости, у него есть на это какие-то серьезные личные причины. Но я все-таки не пойму, чем вызван ваш к этому интерес? С ним что-то случилось? Он попал в беду?

– Да, Саша. Он действительно попал в большую беду. Его просто выкрали.

– Как это – выкрали? Кто его выкрал?

– Арутюнян.

– Зачем?!

– По многим причинам, как я понимаю. Но здесь не только личная неприязнь. Не столько личная неприязнь, сколько желание вывести его из игры. Совсем вывести.

– Из какой игры? У меня что-то в мозгах неразбериха. А не могли бы вы изъясняться как-нибудь попроще, без околичностей?