Татьяна Степанова - Душа-потемки

– Вот, это я тебе купил. Подарок, – Хохлов протянул ей маленькую коробку.

В бутике на Никитской он потратил на себя не все деньги щедрой мадам Краузе. На себя он истратил половину, хотел бы даже меньше, но мадам могла это заметить и устроить скандал. Тайком купил уже своей настоящей любовнице серебряную подвеску модного японского дизайнера.

– Ой, как мило, – Вероника обрадовалась. – Почему ты мне все время что-то даришь?

– Потому что хочу.

– Но это совсем необязательно – дарить.

– Это обязательно, и потом мне приятно.

– Все деньги, наверное, что она тебе дала… да?

Вероника спросила это таким невинным голоском. Ну что ж… мадам, может, и догадывается, просчитывает, а эта… эта знает все наверняка. Потому что он сам ей все сказал. Так, мол, и так. Пока что вот такой расклад, детка.

– Носи на счастье, – он застегнул на ней подвеску, украдкой оглянулся – нет клиенток? Нет, обычное затишье в торговом зале – и крепко прижал Веронику к себе, целуя в ухо и шею.

– В девять, как обычно? – спросила она.

– Сегодня я тебя провожу. Ну все, пошел к себе. На пульт.

Естественно, он оглянулся – Вероника стояла у стенда «Шанель». Уже отвернулась – в руках у нее образец-тестер с ароматом «Шанель № 19». Вечная, неувядаемая классика, но для двадцати двух лет все же еще рановато. «№ 19» всем духам предпочитала как раз Ольга Аркадьевна Краузе. И этот аромат ей шел, так же как шла ей ее стеганая классическая сумочка «Шанель 2.55». А вот возьми сейчас эту сумку в руки маленькая Вероника – будет все как-то сразу не так, красноречивая, но лишняя, лишняя взрослая деталь…

– Ты что вернулся? – Вероника обернулась.

– Так просто, у меня еще пара минут. Ты просто супер сегодня… И вообще я хотел тебе сказать. Ты ни о чем не волнуйся. Я все сделаю, я постараюсь. Как обещал твоему отцу. Я стану тебе хорошим мужем. И у нас будет много денег, малыш. Очень много денег. Это я тебе обещаю.

– Ты уже это говорил. Столько же денег, как у хозяина… Кстати, он сюда сегодня заезжал.

– Шеин?

– Да, Шеин, босс. И знаешь, мне показалось, что он чем-то сильно недоволен или расстроен. Выглядел каким-то вздрюченным. Значит, договорились – в девять?

Это было время окончания рабочего дня, когда после закрытия продавщицы всех отделов покидали здание. И вообще с некоторых пор никто из персонала не жаждал задерживаться в стенах Замоскворецкого универмага после наступления темноты.

Тот, о ком Вероника упомянула лишь вскользь, назвав его боссом, тот, кому принадлежало все в границах универмага и многое другое, в это самое время сидел в кожаном кресле у камина в своем новом, еще не достроенном особняке в Переделкине и вежливо беседовал с гостем.

Борис Маврикьевич Шеин являлся известной личностью в столице. В мае ему исполнилось пятьдесят восемь лет, и полтора года назад он овдовел, потеряв жену в автомобильной аварии. Небольшого роста, с округлившимся животом, лысый, с ясными, как у младенца, глазами и широкой улыбкой. Только вот зубы, когда он улыбался, явно выглядели вставными – от очень дорогого американского дантиста. И в младенческом взоре при всей его ясности и непосредственности порой проглядывало такое, что люди опускали глаза и замирали в тоскливом ожидании.

Так случилось и сейчас – гость, вальяжно расположившийся в кожаном кресле напротив Шеина, чуть помоложе, коренастый с бульдожьим лицом и короткой стрижкой, напрягся.

– Борис Маврикьевич, вы знаете, как мы с братом вас уважаем. Но – нет, не могу. И самому, как говорится, нужно. И у самого, как говорится, планы большие.

– Я плачу хорошие деньги.

– Но мы с братом и сами хорошие деньги за это помещение заплатили. И уверяю вас, если бы не инсульт, что с братаном приключился, мы бы… Там место бойкое, рынок в двух шагах, много транспорта. Со временем сломаю эту халупу и построю нормальный магазин. Впритык к этому вашему памятнику архитектуры, – гость тараторил, но глазами тревожно следил за Шеиным. – О продаже не может быть и речи. Это ж центр Москвы, сами понимаете. Когда нам еще такой шанс выпадет, в центре что-то из площадей заиметь?

– Подумайте, дорогой.

– И думать тут нечего, нет. Рад бы уважить, верьте слову, – гость приложил к груди пухлую ладонь – на мизинце золотая печатка с бриллиантом. – Мы люди приезжие, провинциальные, нам лишь бы тут у вас в столице зацепиться. Вот и зацепились за центр. Магазинишко пусть и небольшой, но даже сейчас доход дает.

Речь шла об одноэтажном здании продуктового магазина, вплотную примыкавшего к территории, занимаемой внутренним двором Замоскворецкого универмага. Когда-то (лет этак тридцать назад и раньше) это здание служило одним из отделов Замоскворецкого мосторга – весьма популярным у населения, потому что там продавали ткани – ситец, фланель, байку, а также скобяные изделия. В девяностые оно пустовало, потом превратилось в склад. И вот, обретя нового собственника, стало круглосуточным продуктовым магазином. Этот самый магазин Борис Маврикьевич Шеин с большой настойчивостью просил продать… уступить ему. Незадолго до этого он выкупил все складские помещения, расположенные во внутреннем дворе универмага, и огородил двор высоким бетонным забором с железными воротами. Продуктовый магазин оставался единственным строением, которое еще не принадлежало ему.

Но не получалось. Гость, владелец, упирался.

– И все же я настоятельно прошу вас подумать еще.

– Нет. И с братом мы это обсуждали. Если бы не инсульт его треклятый, вместе бы тут у вас сейчас единым фронтом… охо-хо… Нет, уж извините. Ничего не получится, – гость глянул на Шеина, потом демонстративно на наручные часы. – Все, время, и так засиделся я у вас. Пора.

– Хорошо. Марк сейчас вас проводит, выгонит машину из гаража. Марк!

Шеин громко позвал, но ему не ответили. Тогда он сделал предупреждающий вежливый жест – одну минуту, мол, – и вышел, оставив гостя у камина одного.

В новом, еще не достроенном доме в Переделкине много комнат и совсем мало мебели. Шеин открыл одну из дверей – жалюзи на окне, стол, офисное кресло, а в кресле мускулистый мужчина лет тридцати пяти в белой сорочке с закатанными рукавами и расстегнутым воротом. Без галстука. Что-то пишет в блокноте, покусывая ручку. И тоненькая эта ручка, стилос тонет, тонет в его крупных, кажется, больше привыкших к оружию руках.

– Закончили, Борис Маврикьевич?

– Мое терпение лопнуло, упрямый как бык. У меня даже голова разболелась, – голос Шеина обидчиво дрогнул.

– Не хочет?

– Не хочет.

– Мне поговорить?

– Будь добр, Марк.

– Хорошо. Все равно рифма что-то не идет. – Марк поднялся: высокий и стройный, широкоплечий. – Рифма к слову «магнолия».