Татьяна Степанова - Душа-потемки

– Мне тут Искра тоже об этом говорила, мол, помолодела ты словно, мать… С чего бы это, Феликс, а? – Ева усмехнулась. – Может быть, я просто поняла, что есть главное, что приносит наивысшее удовольствие…

– Что, тетя?

– Жизнь, – Ева потрепала его по щеке. – Жизнь, а не сны, не видения. Жизнь, которую ты держишь в своих руках. И распоряжаешься ею, как тебе того хочется.

– Я люблю тебя, тетя.

– И я тебя, мой мальчик. Спи…

– Посиди еще со мной.

– Нет, уже очень поздно. Завтра ты опять всю ночь в своей обсерватории?

– Нам сказали приходить, потому что…

– Ладно, ладно, я же не запрещаю тебе, я понимаю – это твоя жизнь, и ты достаточно взрослый уже, чтобы строить ее сам.

Ева поднялась с дивана. В белой кружевной ночной рубашке, открывавшей загорелые плечи, немножко растрепанная, она показалась Феликсу похожей на юную девочку. Но это был только обман зрения в неверном свете маленького ночника.

Этот день в МУРе был днем абсолютного триумфа, такого ажиотажа Катя не наблюдала в правоохранительной системе столицы давно.

Прокурор округа…

Прокурор города…

Начальник департамента криминальной милиции…

Семь кураторов из министерства…

Начальник ГУВД Москвы…

Замминистра…

И все это приехало, примчалось, прилетело на вертолетах, приплыло, материализовалось из разреженной атмосферы среди молний и громких раскатов грома…

Нахлынуло и осталось командовать и вникать, слушать рапорты и доклады, сеять указания и распоряжения в пять часов утра!

Полковник Ануфриев позвонил в шесть утра и был предельно краток:

– Взяли?

– Взяли с поличным, – Елистратов, обалдевший от докладов и рапортов, только хрипел, яростно жевал свою сигару и сверкал глазами.

Торжество…

– И кто он такой?

– Он из универмага, и он знал одного из тех, прежних. В общем классический имитатор.

– Так я и думал, что ж, искренне поздравляю.

Во всех этих круговоротах славы Катя как-то потерялась. Гущин хоть и бодрился, но тоже взгрустнул – чужой монастырь… МУР… мало ли что они «вместе пахали»… теперь все сосредоточено тут, на Петровке…

В восемь утра Катя и Гущин пили кофе в местном буфете и завтракали пирожками. Катя чувствовала, что на нее обращают внимание – страшный пятнистый комбинезон свой и сапоги она так и не сняла. Только берет сложила и сунула под погон на плече.

– Круто смотришься, ей-богу, – Гущин опрокинул кофейную чашку. – А вообще-то, кажется, мы уже лишние на этом празднике жизни.

– Ничего не лишние, Федор Матвеевич.

Кате хотелось воскликнуть: вы герой! Как там все было в этом чертовом универмаге, она думала, что умрет со страха, когда этот чертов звук… А Гущин не испугался. И только благодаря его храбрости и решительности они узнали, что этот чертов Хохлов…

Странно, но она испытывала острое, жгучее разочарование. Какой-то полный крах…

– А что это за аппаратура была у него? – спросила она.

– Звуковой синтезатор, магнитофон, усилители, динамики… Он же, оказывается, как елистратовские орлы установили, в прошлом, до того, как в универмаг нанялся, звукооператором на киностудии работал… мастер звуковых эффектов. Вот и сконструировал с помощью своей аппаратуры «глас из преисподней».

Горький вкус кофе…

– Пойдем, – Гущин дожевывал пирожок с мясом. – Они там угомонились уже, в десять совещание с докладом всех обстоятельств задержания. Время для откровенного разговора еще есть.

Насчет времени он не ошибся, а вот насчет откровенного разговора…

Алексей Хохлов находился в следственном кабинете внутренней тюрьмы. И кроме Елистратова и двух оперативников на допросе присутствовал следователь прокуратуры.

Все это Катя увидела, когда дежурный провел их длинным безрадостным коридором в следственный кабинет – камеру.

– Можно поздравить, коллеги? – осведомился Гущин. – Признался во всем?

– Я НИКОГО НЕ УБИВАЛ!!

Катя смотрела на Хохлова. И этот парень так напугал их там… там… до дрожи, до ступора…

Звуковой синтезатор…

Так просто… И получилось в результате что-то «нечеловеческое»…

– Мы тебя с поличным взяли, когда ты эту фиговину включал, – сказал Елистратов, наклоняясь через стол к Хохлову. – Может, скажешь, не ты ее соорудил в универмаге?

– Да, я сделал, этого я не отрицаю, но я никого из них не убивал!

– А может, ты и про Сергея Ванина слышишь впервые?

– Про кого?

– Про него, отчима твоей ненаглядной, в прошлом инкассатора Гознака, а до этого электрика… Там твоя девица, в кабинете в розыске, ее уже привезли, допрашивают.

– Не трогайте Веронику! Она ни при чем!

– Очень даже при чем. Она призналась во всем, что помогала тебе, что вы вместе это все задумали…

– Она говорит это потому, что знает: я никого не убивал!

– Правда? Да что ты говоришь? – Елистратов развел руками. – Два трупа за одну неделю. И в торговых залах полно твоих отпечатков – везде.

– Да я же… я работаю там… я за все берусь – товары, полки… Послушайте меня…

– Это ты послушай меня, сынок, – Елистратов повысил голос. – У нас все сходится на тебе. И столько этих улик, что даже это наше ночное задержание с поличным… это только штрих… Две женщины убиты, и ты был знаком с человеком, который когда-то всерьез подозревался в убийствах, совершенных за много лет до этого, но там же, в универмаге, причем аналогичным способом. И суду, поверь, этого уже будет достаточно. И срок у тебя будет длинный, сынок, если не пожизненный, за все твои кровавые художества.

– Но мы с Вероникой… но я… Да выслушайте вы меня! Я никого не убивал, я не хотел никому причинять вреда, для этого все и было задумано со звуковой атакой, с этой страшилкой… Нам надо было, чтобы… чтобы здание пустовало в ночные часы, чтобы они там все… продавщицы, рабочие не задерживались и чтобы охрана не входила до утра… Чтобы туда никто не совался. Чтобы они боялись! Мне время нужно было!

– Для чего тебе нужно было время? – спросил полковник Гущин.

– Я искал там гараж.

– Какой еще гараж?

– Подземный, – Хохлов неожиданно всхлипнул и закрыл лицо руками.

Пауза.

Елистратов кивнул – один из оперативников налил в стакан воды и подал Хохлову. Тот пил жадно.

– Что еще за гараж такой?

– Под универмагом. Должен быть, только там его нет. Я все там обыскал.

И опять пауза.

– Отпустите Веронику, она ни при чем. Это целиком моя идея… Когда ее отец умирал…

– Отчим, ты хочешь сказать, Ванин, – Елистратов кивнул следователю – записывайте на протокол.

– Отец… Сергей Иванович… Она его всегда отцом своим считала. Когда мы с Вероникой познакомились, он уже плох был совсем, в больнице лежал, а потом его домой выписали… Врачи ведь не любят, когда у них умирают, отчетность им портят… У него рак легких был, Вероника за ним ухаживала. А я… вы не знаете, что это за девушка, я ради нее на все готов был… и сейчас тоже готов… Я был с ней, когда он, ее отец… Он мне сказал – позаботься о ней. А потом сказал, что мы с ней будем очень богаты, только я должен поклясться, что я позабочусь о ней и о ее матери… И я поклялся ему. Я жизнью ему поклялся. И тогда он рассказал нам, как они…