Павел Астахов - Квартира

— Я понял вас. Эти аргументы судья уже рассмотрел без вас. Под бизнес вы взяли кредит. Банк опасается, что вы его не вернете, и принял решение перевести долг на заложенное имущество. Это его право. Так что бизнеса у вас уже нет.

Кныш пошатнулся, но это был не последний удар.

— Ваши депозиты долгосрочные, на пять и десять лет, — пунктуально пояснял следователь. — Досрочное расторжение по ним не предполагается — так указал банк в своем ходатайстве о вашем аресте. И если выяснится, что вы участвовали, хотя бы косвенно, в отмывании денег, то все они уйдут в доход организации по борьбе с отмыванием денег и легализацией преступно нажитых средств.

«Грабители…» — подумал Кныш, и следователь словно услышал эту мысль.

— Это законная практика. А что касается долга, то я могу вам объяснить. У вас не расходы критические! А совсем наоборот. Доходы!

Полицейский сделал знак ребятам в форме, и те прошли по дому, осматривая обстановку и видимые предметы.

— Как это? Какие еще доходы?! — закричал сорвавшимся голосом Кныш; он за минувшую неделю не имел ни единого поступления средств.

— Обыкновенные. Вы в течение нескольких часов получили переводы от разных лиц. Из разных городов и даже стран, — терпеливо растолковывал следователь, — но в основном из России, насколько объяснили представители банка в суде.

Глаза Кныша расширились от ужаса и непонимания, лицо его посинело, а затем побагровело.

— Кто? Сколько? Откуда? — захрипел он.

— Разные лица. Всего вы получили… — Следователь опустил глаза в свою бумажку и прочитал: — Два миллиона триста пятьдесят две тысячи восемьсот одиннадцать переводов, — он повернул документ к задержанному, и Кныш отчетливо увидел длинный ряд цифр: «2 352 811,00». Полицейский повернул бумагу к себе и как ни в чем не бывало продолжил:

— За каждый перевод банк, согласно заключенному договору на обслуживание личного счета, взимает комиссию в сто франков. Это условия договора, которые вы должны исполнять. Обязаны! — подчеркнул полицейский.

Кныш лихорадочно соображал. Да, такие условия были. Ему предложили: либо процент от перевода, либо фиксированная сумма в сто франков. Что такое сто швейцарских франков? Обед без вина и коньяка на дежестив. Он, естественно, принял условия о фиксированной сумме. Тем более платежей меньше нескольких сотен тысяч у него никогда и не было. Сто франков были невидимой песчинкой…

«А что же случилось с поступлениями?» — озарило его. Ведь эти 2 миллиона 352 тысячи 811 денежных переводов должны были к нему поступить! И где эти деньги? Их должно быть много! Очень много!

— А как же эти переводы? — тяжело дыша от зажатых рук и сдавленных боков, спросил Кныш. — Где деньги? Сколько их? Почему вы про них молчите?

— Хм. Деньги пришли. Их и впрямь много. Если считать на раппены. Аж по три раппена каждый перевод, — старший усмехнулся, и ему вторили все полицейские.

Кныш обвел их непонимающим взглядом; он впервые услышал это слово.

— Какие еще раппены? Что за спагетти? Это сколько?

Конвоиры засмеялись в голос, и это совсем уже взбесило сенатора:

— Отвечайте! Я не понимаю! Какие раммены-раттены? Что это? Сто? Тысяча?

Следователь подал знак, и полицейские умолкли.

— Раппен — это, по-нашему, один сантим. Сто раппенов равны одному франку.

«Три раппена — ровно десять рублей! — мгновенно пересчитал сумму перевода Кныш. — Они что — издеваются? Кто в наше время такие переводы шлет?»

Но полицейский свою «лекцию» еще не закончил:

— Так что с вас еще и за конвертацию по сто франков, но эту претензию банк еще не сформировал. Получите в понедельник. Сами же договор подписывали.

Кныш залился густой краской и закрыл глаза. За каждый перевод в 10 рублей с него уже взяли порядка 100 долларов, а в понедельник, когда банковские клерки сформируют претензию по конвертации, возьмут еще столько же…

Так его не грабили никогда…

Собственно, опровергнуть Михаила Сергеевича было невозможно. Артему доводилось вникать в нюансы западных юридической и экономической систем, и он хорошо знал, насколько эти системы холодны и жестоки, а главное, насколько хорошо они заточены под сохранение стабильно доминантного положения Запада.

— С каждым днем они все сильнее, — разгоряченно жестикулировал Горбачев. — Сотни лет выстраивают свою пирамиду власти. Пойми, если все у всех будет, то они сгинут. Им у нас нужна нестабильность. А квартира — это островок благополучия. Жилье — от слова «Жизнь»! Ты видел, чтобы мышь, ласточка, медведь, наконец, стояли в очереди на квартиру? — неожиданно спросил последний президент Союза.

Артем усмехнулся:

— Конечно, нет. Это даже забавно представить. Управдом Волк выдает справки, а префект Лев подписывает смотровые ордера.

— О! То-то и оно. А человека заставляют стоять в очереди. Унижают. Я сам прошел эти коридорные системы и общагу, — президент помрачнел, — ничего хорошего. Потому и решил, дал слово бороться. Как стал руководителем Политбюро, сразу вопрос заострил. Товарищи поддержали.

Артем превратился в слух.

— Но страна не выдержала натиска западного капитала. Они сразу цену опустили на нефть. Помнишь? Восемь долларов! Это же меньше навоза. Удобрение в полях дороже! Не выдержали мы. Пришлось идти на компромиссы. А как иначе? Или страну потерять, или перемирие. Мы дали свободу Восточной Европе, но сохранили Россию. Наш общий дом не потеряли. А это уже много!

— Но все-таки Союз распался, — осторожно напомнил адвокат.

— Конечно. Факт. Плохо это? Или хорошо? Нет ответа. Помнишь, как шутили злые языки по поводу счастья?

— Многое говорили, — уклонился от точного ответа Артем. Он этой шутки не знал.

— А я напомню. Что такое счастье? Знаешь?

— Когда тебя понимают, когда тебе отвечают взаимностью. Иметь любимую работу и дружную семью… — перечислял Павлов известные ему аспекты счастливой жизни.

— Все верно, — замахал руками первый советский президент, — но говорили иначе: счастье — это жить в Советском Союзе. Во как говорили. А что такое несчастье? — лукаво прищурился он.

— Жить в Америке? — попытался угадать адвокат.

— Ха-ха. Несчастье — это иметь такое счастье! Вот как. Ха-ха-ха, — развеселился своей шутке Генеральный секретарь и тут же серьезно добавил: — А Союз не распался. Развалили его. Кто? Сам знаешь. Но не все. Многое еще до сих пор закрыто. Нельзя всего рассказать. Иначе — катастрофа. Я первый предложил открыть архивы. Допустить людей к тайнам. Пусть они решают…

Этой детали Артем не знал, и все-таки в этот момент архивы интересовали его меньше, чем жилье.

— Понятно. А что же произойдет, по-вашему, если у всех будут квартиры? В чем такая опасность?