Сергей Зверев - Жулик: грабеж средь бела дня

На допросах он слезно просил, чтобы его перевели в «ментовский блок», обещая подписать все, что угодно.

Впрочем, признательные показания в убийстве Коробейника, Наташи и Зацаренного он дал почти сразу. Конечно, портмоне с «пальчиками» и семейной фотографией Жулика были замечательной уликой против профессионального афериста. Однако «макаров», из которого был застрелен Цаца, перевешивал и фотографию, и даже «пальчики». Пистолет этот, изъятый из рук бывшего мусора во время задержания, был подвергнут трассологической экспертизе, которая и показала идентичность этого оружия и ствола, от которого принял смерть директор «Находки». Пистолет, как потом оказалось, стал не единственной уликой: в руки ментов попал и мобильный телефон Жулика, в котором был зафиксирован тот самый памятный разговор…

Бывший опер профессионально оценил ситуацию, и костяшки его шансов с треском слетели со счетов. «Вышак» с автоматической заменой на пожизненное заключение шел по-любому. Но ведь уркаганы могли сильно сократить этот срок еще до суда… Чистосердечное признание виделось арестанту единственно верным выходом. Неизвестно, чем бы закончилось пребывание Эдика в общей «хате», если бы в судьбу его не вмешался Александр Андреевич Точилин, старший следователь Генпрокуратуры по особо важным делам. Получив все интересующие его данные о подпольном монетном дворе, он распорядился перевести Голенкова в одиночную камеру.

Высокопоставленный сотрудник Генпрокуратуры лучился счастьем. Ведь далеко не каждый следователь, даже по особо важным делам, способен в одночасье раскрыть столь масштабное дело! Глядя, как этот «важняк» сыплет цифрами, датами и фактами, городской прокурор лишь удивленно качал головой: и что это за сверхчеловеки работают в Генеральной прокуратуре, и откуда у них такая невероятная проницательность! Как и следовало ожидать, после производства уголовного дела и передачи его в суд Александр Андреевич немедленно получил повышение, став ни много ни мало прокурорским генералом.

Круглолицая вьетнамка Хьен и ее братья по расе стали главными фигурантами этого дела. Следствию удалось доказать, что злополучная вилла в Ницце и номерной счет в «Лионском кредите» имеют самое непосредственное отношение к вдове Нгуена Ван Хюэ.

Конечно, вьетнамцы вполне могли бы выкрутиться и на этот раз, если бы не Кадр: блатному «канале» тоже хотелось скостить себе срок чистосердечным признанием. «Все люди равны перед законом и имеют право на равную защиту закона без любой дискриминации!» – цитировал он на следствии любимый правозащитный документ. – А то что же это получается: я опять на зону пойду, а эти узкоглазые на свободе останутся?!. Везде русского человека эти азиаты обижают!..

Лида Ермошина, проходившая по делу в качестве свидетельницы, красноречиво опровергала слова Кадра. Родитель новорожденной, познав все счастье отцовства, неожиданно признал ребенка своим. В ментуру, прокуратуру и суд Лида приходила исключительно в обществе толстого Кима, шеф-повара ресторана «Золотой дракон»… Любовь к детям, подсознательно заложенная в каждом корейце, перевесила в Киме даже презрение к позорному ремеслу малолетки, до недавнего времени бывшему постоянным источником ее существования. Ким не обидел ее ни разу, так что Мандавошка не имела никаких оснований жаловаться на расовую дискриминацию. И лишь традиционная корейская кухня была единственным, к чему она так и не смогла себя приучить: страстная любовь корейцев к собачьему мясу внушала Ермошиной отвращение… Обнаружив на кухне «Золотого дракона» знакомый ошейник голенковского ротвейлера, она с трудом подавила в себе рвотные спазмы.

Дядя Ваня также серьезно пострадал в этой истории – правда, еще задолго до суда. Вьетнамцы, которых Хьен привезла в голенковскую квартиру, оказались вовсе не теми забитыми улыбчивыми существами, каковыми всегда считал их «смотрящий». Нескольких приемов восточных единоборств оказалось достаточно, чтобы изувечить и Михалюка, и его пацанов… Лишь камуфлированные бойцы, ворвавшиеся в квартиру, спасли их от смерти. Шестидесятилетний рецидивист с восемью судимостями не отличался богатырским здоровьем, и после встречи с вьетнамцами здоровье это окончательно пошатнулось. От следствия и суда Дядю Ваню спасла лишь пожизненная инвалидность – прямо из квартиры Голенкова его с переломанным позвоночником увезли в тюремную больницу. Михалюк очень рассчитывал встретиться в «больничке» с Жуликом, однако того содержали в спецкорпусе, и охрана особо опасного рецидивиста решительно пресекала любые контакты.

В этой же больнице, только в другом отделении, оказалась и Пиля… Ранение ее было неопасным – пуля лишь прошила мякоть руки. Александра Федоровна носила передачи и ей, и Тане – мать будущей внученьки лежала на сохранении. Премудрые сыскари всеми силами пытались расколоть девушку на признания против Жулика, однако Голенкова стояла на своем твердо. Она даже настояла, чтобы ее отвезли в суд в качестве свидетельницы защиты, где защищала Сазонова с трогательным и неумелым мужеством.

Впрочем, Жулику это не помогло: слишком много преступных эпизодов с его участием всплыло в ходе следствия. Побег из «Сантэ», самозванство, угон «Урала», смятый в лепешку джип с пацанами… Не говоря уже о статуе Фемиды, разбитой при бегстве из горпрокуратуры! Получив по приговору двенадцать лет строгого режима, Леха отправился отбывать их в Якутию, на самый жуткий и гибельный северный «дальняк»…

…Уже перед самым этапом зэк Сазонов А. К. получил маляву, написанную Таней. Девушка сообщала, что получила условно три года и что у нее родился сын. Мальчик здоров, весел и, по мнению Голенковой, очень похож на отца.

– Значит, жуликом станет, – сказал Леха, вновь и вновь перечитывая записку. – Надо быстрей возвращаться домой, чтобы правильно его воспитать.

– Через двенадцать лет, – сочувственно вздохнул кто-то из братвы, – если только прокурор не добавит.

– Что ж, придется обращаться за амнистией к «зеленому прокурору», – сказал Сазонов невозмутимо. – Думаю, он поможет мне освободиться куда раньше…