Этери Чаландзия - Иллюзия Луны

Но в этот зимний вечер снежок, попавший в спину, был его единственным приключением во дворе. Кочка доела колбасу – его гостинец – и, облизываясь, с восторгом поглядывала на своего друга. Тот тоже с удовольствием смотрел на собачонку, похожую на черно-белую коровку. Потом Кир проворчал что-то, поправил ей ошейник и направился к подъезду. Там они по-своему попрощались и разошлись. Хлопнула входная дверь, загудел лифт, увозя художника в его неведомый мир, а Кочка растворилась в темноте в поисках теплого и спокойного угла для сегодняшней ночевки.

Кир учуял запах еды еще на лестнице. Настасьину стряпню невозможно было перепутать ни с кулинарными опытами тетки Любы с третьего этажа, ни с яствами еврейского азербайджанца Эльмана Львовича из квартиры напротив. Кир всегда при встрече тщетно вымогал у него кусок кошерной шаурмы, но хитрющий повар только хихикал, потирал свои мягкие ручки, сверкал агатовыми миндалевидными глазами и все приговаривал: «Ой, бандит, не могу… Ой, бандит…»

Кир, совсем как Кочка, с удовольствием повел носом: суп-харчо или что-то вроде того…

– Ну-ка, и что это у нас сегодня на ужин? – загудел он, закрывая на все замки входную дверь.

– Суп-харчо, Кир Александрович, – весело отозвалась из кухни Настасья.

Кир довольно потер ладони, сбросил шапку, шарф, пальто, ботинки и носки и, как был, босиком, зашагал по скрипящему под его ногами паркету в сторону сгущавшихся ароматов. Просунул голову в кухню.

– Привет, Настасья! – гаркнул он. – О, да у тебя платье новое?

Настя, молодая девица с аппетитными формами и вечным румянцем на свежем и улыбчивом лице, хоть и ждала его появления, все-таки взвизгнула от страха.

– Ой! Ну напугали! – она отвернулась к раковине, то ли осуждая Кира, то ли показывая, как ловко сидит новое платье. – А что? Нравится?

Кир хотел ответить, но отвлекся, наблюдая за тем, как она встряхивает маленькие алые помидоры в дуршлаге и обдает их сначала горячей, а затем ледяной водой.

– Ну ты даешь, Настасья, – Кир с уважением покачал головой, – прямо Иоанн Грозный. Он так своих бояр казнил: сначала обварит, а потом – в холодную воду. С них кожа-то, как с твоих помидоров, и сходила.

– Ой, ну вас, – махнула в его сторону Настя, – вечно такое скажете, что потом есть не захочется.

– Нет уж, дорогуша. С этим ты давай-ка не тяни. Такой запах, у меня желудок прямо воркует.

– Ничего, подождете, – Настя сверкнула улыбкой и вернулась к своим кастрюлькам, – а то, ишь, хулиганить…

Кир, тоже улыбаясь, вышел в коридор. Настя нравилась ему. Молодая, здоровая, сильная, симпатичная и смешливая девица, сначала она приходила два раза в неделю – убрать и приготовить. Потом визиты как-то сами собой участились, а когда Кир понял, что Настасья каждый божий день тащит с другого конца города свои голубцы и сырники в дешевых эмалированных кастрюльках, а поздно вечером с улыбкой отправляется городскими лабиринтами в обратный путь, взял ключи и прошелся по квартире. Квартира, к слову сказать, была каких поискать. Здесь все сошлось: и тихий угол старого города, и дом, ровесник революций, и семья, наследница веков, которая жила в этих стенах, рожая одних, провожая на тот свет других и, кроме обоев, почти ничего не меняя в обстановке. Здесь в ящиках шкафов еще можно было найти крючки от корсажей, в коридоре вперемешку с зонтами стояли потертые хлысты, а среди квитанций желтел рецепт морфия на гербовой бумаге.

Кир, с раннего детства живя в этих стенах, сам стал гением места – ему всегда удавалось любое, даже самое убогое пространство превратить в мир, наполненный неслучайными вещами и смыслами. В комнате, которую он выбрал для Насти, стены были выкрашены в мягкий кобальтовый цвет, а окно задрапировано холщовыми шторами всех оттенков серого. Высокую кровать венчало тяжелое резное изголовье. А обычный с виду шарик лампы под потолком щелчком выключателя превращался в серебристую Луну светящимися каналами и кратерами. Темный старый паркет скрипел под ногами, навевая мысли о тайниках и кладах.

– Ну, что, Анастасия, останешься? – спросил однажды Кир, проходя к окну и отдергивая шторы, за которыми открылся вид на крыши старой Москвы. – Мать у тебя, я знаю, умерла, живешь ты с теткой, сын ее, Павлик, мальчик хороший, добрый – особенно на расстоянии. Останешься у меня, делать будешь все то же самое, что и раньше – убирать, готовить, помогать по хозяйству. О деньгах мы с тобой договоримся. Вот только приставать я к тебе, прости, не буду. Девица ты красивая, но извини, или живем вместе, или романим, – подмигнул он зардевшейся Насте. – У меня и без тебя забот невпроворот. Так что ты сегодня оставайся на проверку, переночуй, проснешься – подумаешь, наутро позавтракаем и решим, удобно тебе здесь или нет лучшего места на земле, чем ваша двушка в Выхино. Полотенца в ванной, телевизор в гостиной. Желаю приятного вечера, – Кир закончил и направился к выходу.

Настя кивнула, дождалась, пока за Киром закроется дверь, и с тихим визгом бросилась на самую прекрасную в мире кровать. И несмотря на то, что много воды утекло с тех пор, она ни разу не пожалела о том своем мгновенном и таком счастливом решении.

– Надо же… – пробормотал Кир, шагая по коридору. – Какие платья носит. Спереди вырез, сзади по фигуре. И цвет такой… фисташковый, с отливом. Ну, Настасья…

Он остановился перед гостиной. Помедлил. Открыл дверь. И тут же пространство разделилось. Полутемный коридор со множеством фотографий, литографий, картин и картинок на стенах исчез и растворился. Теперь это были ничем не выдающиеся кулисы, нежилые задворки. Кир полюбовался растушеванной границей света и тьмы на пороге и шагнул в гостиную.

Там, в свете лампы, словно стекающем с ее круглых боков на пол, на огромном ковре сидели двое – мальчик лет восьми и девочка немного постарше. Кир сотни раз рисовал их лица и даже с закрытыми глазами мог по памяти изобразить и эти округлые щечки, и кофейные блики в карих глазах, и густые щеточки ресниц, и кольца завитков на висках. Дети были похожи. Симметрия в жестах и чертах, во взглядах и звучании голосов выдавала родственную связь. Они были братом и сестрой.

Оба были увлечены каким-то делом и не сразу заметили, что уже не одни в комнате. Кир присмотрелся. Массивный стол был сдвинут в сторону, а на ковре, почти по всему его периметру проложена колея великолепной игрушечной железной дороги. Локомотив, уменьшенный стократ, но выполненный со всеми деталями, бойко волок за собой череду вагонов. Казалось, если присмотреться, можно разглядеть в окне и проводника в фирменном кителе, и приткнувшихся за столом попутчиков, коротающих время за разговором и выпивкой, и одинокого курильщика, зябнувшего в крошечном тамбуре… Поезд был до того хорош, что Кир залюбовался им, все еще стоя в отдалении. Миниатюрный состав спешил по своему закольцованному маршруту, проложенному между ножек тяжелого стула, мимо небольшой рощи пластмассовых берез, по мосту, под которым сверкала замерзшая река из фольги. Изогнувшись в хвосте, он на пару секунд скрылся из виду в коричневой куче пластика, очевидно изображавшей гору, и под аккомпанемент радостного детского визга вырвался наружу и заспешил прочь. Тут скрипнул паркет под ногой Кира, и девочка обернулась.