Андрей Константинов - Тульский–Токарев. Том 1. Семидесятые–восьмидесятые

Жене Жаринову четыре года дали за пощечину… А потом снова на рукоприкладство глаза закрыли. История, знаешь ли, развивается по спирали. Чуйка подсказывает, что скоро у нас снова «колуны» отберут. Ладно, ты вот что мне скажи: Варшава — твой родственник?

Не ожидавший такого вопроса Тульский вздрогнул:

— А откуда… С чего вы взяли?!

— Просто… мысль в голову пришла… Ладно… В общем, мыс ним принципиально договорились.

— По убийце? — обрадовано встрепенулся Артур.

— И по убийце — тоже.

— Вы ему поверили?

Токарев по интонации догадался, что Тульский спрашивает для передачи ответа Варшаве и, спрятав улыбку, кивнул:

— В этом вопросе — да! Не переживай.

— А я и не переживаю, — спохватился Артур.

Василий Павлович хотел было сказать, что в возрасте Тульского сложно перехитрить седого майора, но промолчал со вздохом. Надо сказать, Тульский догадался, что примерно обозначал этот вздох, чуть покраснел и спросил почти по-детски:

— А вы сможете это раскрыть? Токарев посмотрел на опера с иронией:

— Э-эх, Морозова! [17] Фраза из известного советского к/ф «Вызываем огонь на себя». Ты прямо как та жена убитого доцента-нейрохирурга: «Товарищ начальник уголовного розыска, дайте мне слово, что найдете этих мерзавцев!» Я давно уже ничего не раскрывал… Моя задача — вас, охломонов, в узде держать, да отмазывать, когда припрет, да создавать условия, чтобы вы хоть как-то работали на Государя! Тебе бы треть моих бумаг — через неделю был бы самострел! Зато, в отличие от большинства из вас (Боцман, Лаптев, Петров и еще парочка — не в счет), — я могу посоветовать. Раскрыть… Раскроем, если вы постараетесь… Эх, твою бы, Артур, наглость бесшабашную, да к смекалке Артема моего…

— Это что — на мою смекалку намек? — чуть надулся Тульский.

Василий Павлович рассмеялся и по-отечески взъерошил оперу волосы:

— Это мечты… Вас спаривать нельзя, вы ребятки такие, что каждый и сам по себе пряник… А если бы вас еще и вместе сложить…

— И что тогда? — улыбнулся Артур. Токарев сделал суеверный жест, будто отгонял черта:

— Тогда… Тогда очень скоро на столы инспекции по личному составу легли бы очень интересные бумаги, прости Господи… И на тебя, и на меня. И на Артема… Варшаву, я думаю, тоже до кучи пристегнули бы… Ты думаешь, я шучу? Так в каждой шутке — только доля шутки…

Тульский еле справился с улыбкой и спросил снова о серьезном:

— Василий Павлович, а с этим… с Невидимкой-то… все же — что делать?

— Что делать, что делать… Ну, можно, конечно, (и даже нужно!) в «Бочонке» пораспрашивать, еще один поквартирный обход в том подъезде сделать… Я кое-какие бумаги старые поворошу…

Только, сдается мне, пустыми хлопотами все это обернется… Это не означает, что делать ничего не надо… Но… По большому счету, надо ждать, когда он еще раз проявится, и быть готовыми к этому — вот тогда, может, что-нибудь и срастется…

— А вы считаете, что он проявится? — с надеждой спросил Артур.

— Должен проявиться… Вопрос: где и когда?..

…Тот, кого они стали называть Шахматистом или Невидимкой, действительно проявился — достаточно быстро и совсем не так, как подсказывали опыт и интуиция Варшавы и Токарева…

…Совсем недалеко от 16-го отделения милиции, в хорошо обставленной трехкомнатной квартире с окнами, выходившими на Румянцевский садик, сидел молодой человек и спокойно делал Пометки на отрывном норвежском календаре с выставки «Инрыбпрома». Молодым он был только по документам, душой же он сам себе казался старше египетского Сфинкса, Отца Ужаса, как его называли арабы… Парень наслаждался покоем и одиночеством. Одиноким он, впрочем, был всегда, даже тогда, когда еще живы были его родители…

Молодой человек разбил листок на графы и ставил в них крестики и звездочки. Крестики означали отрицательные баллы, звездочки — положительные. Наименования граф были не совсем обычными: «повод», «причина», «скорость принятия решения», «хладнокровие», «нестандартность», «ошибка», «вывод», «дальнейшее развитие событий».

Он делал своего рода «работу над ошибками», причем был беспощаден к самому себе и крестики обводил карандашом по многу раз.

Молодой человек молча разговаривал сам с собой, эту способность он считал одним из важных показателей развития интеллекта:

«Ну что, сыронизировал над быдлом? Мир оказался тесным, а быдло — лагерным… Это не неосторожность, это амбиции — следовательно, ошибка… Профессионализм — это когда можешь съязвить, но хладнокровно молчишь, а получаешь от молчания дополнительное большое у довольствие… То, что я нарвался, — неслучайность, географически „Бочонок“ расположен рядом с теми местами, где разворачивались старые истории, плюс — именно там всякое отребье и собирается… Я понял, что прокололся, но понял поздно… А должен бы — сразу! А если бы вовремя не ушел?.. Это — ошибки. Но — зато быстро, нет — мгновенно отреагировал, когда окликнули. Тут — браво! В парадной, слов нет, грамотно, практически великолепно, нет — гениально! Услышал, как разговаривают в прихожей на третьем этаже… Увидел арматурину… Проанализировал двор, правильно решил, что этот стоит под парадной, что войдет при постороннем звуке… На втором этаже подергал рамой и успел тихо спуститься к дверям… Бил правильно, практически через дверь… Единственно — ставим крестик — надо было обмотать носовым платком тупой конец железки… Еле воткнул! А если бы только задел — тогда пришлось бы телом поднажать, и поранил бы руку… А как среагировал на бабу — это талантливо. Тут — звездочка, даже две. Разложил я их красиво, нормальный мент не усомнится…

Вот только второй… Второй меня теперь знает и не забудет… Если встретит… Но информационно дойти до меня у них не хватит в головах их пропитого серого вещества… С шахматами — дело старое, утопшее, как Лиза Бричкина в болоте… Надо бы второго… Хотя нет, интереснее ему глаза выколоть… Может узнать по голосу? Нет, это — чересчур… Как претворять мысль в практическую плоскость — пока непонятно»…

Молодой человек этот будто рожден был уже с чувством ледяной ненависти ко всем. Ненависть эта произрастала от брезгливости, от гадливого отношения ко всем, все были виноваты, каждый по-своему. Он всегда был трезв мыслями и очень рано увидел внутри себя зверя. При первом осознанно-глубоком взгляде в себя он ужаснулся. Затем он сделал усилие над собой — и привык к виду зверя. Привык, присмотрелся и полюбил его. Комплексы и мотивации чудовища стали ему не только понятны — он оправдывал их, считая их справедливыми и уникальными. Зверь был умен, терпелив, неоднообразен и умел ждать, умел бежать на долгую, очень долгую дистанцию… С ним было не скучно…