Андрей Константинов - Тульский–Токарев. Том 1. Семидесятые–восьмидесятые

— Отец, а как ты собираешься… Ну, есть идеи какие-то, как этого Фантома ловить?

Токарев-старший молчал так долго, что Артем решил, будто отец уже заснул, — но все же ответил тихо:

— Не знаю.

Артем аж привстал на локте — отец редко не знал, что надо делать, если требовалось найти кого-то или что-то.

— Количество не накопилось еще?

— Выходит, что не накопилось… Посоветоваться надо кое с кем, подумать… Ну и — как это тебе ни смешно — ждать, пока необходимое количество накопится… Спи давай…

…Утром неприятности в Василеостровском розыске продолжались. Следователь прокуратуры, которому было поручено дело Колчина и Гороховского, взял да и выписал обыски на местах работы каждого из подозреваемых. Смысла в этом особого не просматривалось, но так уж было заведено — формальность, тем более, что накануне-то времени не хватило, то есть все могли уже все подчистить и перепрятать, но… Один следак на вопрос: «Что вы, собственно говоря, ищете?» — ответил сакраментально: «Я, голубчик, ничего не ищу, я произвожу обыск». То есть смысл в том, что обыск — не обязательно для того, чтобы что-то найти, просто любой обыск всех сотрудников отделения милиции заставляет задуматься о том, кто этот обыск санкционирует. Это отрезвляет и имеет положительные воспитательные последствия.

Заодно с обыском приехали и проверяющие из инспекции по личному составу — эти начали копать секретную документацию — так тоже положено.

Оба мероприятия дали неожиданные результаты. При так называемом обыске на рабочем столе Гороховского был обнаружен позолоченный зажим для бумаг фирмы «Норг». А так совпало, что потерпевший проректор успел в незатейливой беседе со следователем упомянуть о его пропаже. Сказал он это «к слову», а следователь запомнил… В общем, когда это дошло до Токарева, он даже не стал пытаться в прокуратуру звонить. Он-то понимал, что Толя зажим прихватил в квартире, а потом просто забыл о нем… В общем, появились основания усомниться уже не только в чистоплотности, но и…

А дальше — больше. Через два часа грянула еще одна «информация»: в книге регистрации агентурных сообщений проверка обнаружила двухмесячной давности агентурную записку № 561 от источника Пень. И хрен-то бы с ней, с запиской, да вот источник в ней указывал на неустановленную группу некоего Гани, которая якобы собиралась совершить нападение на богатую квартиру по адресу 5-я линия, дом 64, квартира 8. Нюансик заключался в том, что в этой квартире как раз и проживал потерпевший проректор… А второй нюансище был еще хуже: агент со спорным псевдонимом Пень состоял на лицевом счету оперуполномоченного Колчина.

Токарев не стал сомневаться во «вновь открывшихся обстоятельствах». Он ежедневно сталкивался в своем теремке с чудовищным бардаком, головокружительной липой и смешными совпадениями. О «влетевших» операх Василий Павлович думать хуже не стал, понимая, что пошла непруха — результат большой загруженности, совпадений и разгильдяйства…

Конечно, с агентурным сообщением надо было разбираться — не липовое ли оно, откуда взялся точный адрес и т. д. Однако с Колчиным Токарев переговорить нормально уже не успел — опера активно расспрашивали уже другие люди. Зато Василий Павлович срочно связался через Тульского с Варшавой, встретился с ним на старом месте и коротко и довольно сухо обрисовал новости с упором, однако, не на оперские неприятности, а на возможную причастность к ним Невидимки-Шахматиста. Вор выслушал все внимательно и уважительно, однако Токарева за все время беседы не покидало ощущение, что Варшава давит в себе недоверчивость к его словам — точно так же, как и он, Токарев, давил в себе это чувство во время их предыдущей встречи. Впрочем, справки о Гане и о его группе вор не без внутреннего колебания все-таки пообещал навести…

Не успел Токарев вернуться в свой кабинет, как ему позвонили из Управления Комитета Государственной Безопасности по Ленинграду и Ленинградской области — ежу было понятно, что проректор по работе с иностранцами обязательно проинформирует о своих неприятностях это уважаемое и, в общем, не чужое ему учреждение.

Состоялся следующий разговор «слепого с глухим».

— Василий Павлович?

— Павлович.

— Управление госбезопасности вас беспокоит.

— Есть такое дело.

— Что есть, простите?

— Что беспокоит.

— А! Моя фамилия Шептунов, третья служба.

— Готов ответить.

— За что?

— И за что, и за кого… Вас как величать?

— Артем Сергеевич.

— О, у меня сына тоже Артемом зовут… Внимательно, Артем Сергеевич!

— Я, как вы понимаете, по поводу двух ваших сотрудников.

— Чего уж тут не понять…

— Посему хотелось бы услышать ваше отношение, только не то, которое вы изложили в рапорте на имя начальника РУВД, а действительное…

— Не телефонный немного разговор.

— Не телефонный, но вас вызывать — вроде несолидно, а нам приезжать… хотя мы можем.

— Был бы рад поговорить с вами «глаза в глаза». Я понимаю, сколько глупостей натворили мои сотрудники, и наказать их надо, но… Знаете, как раньше говорили — «умысла у них не было».

— Мы имеем несколько другую информацию, уважаемый Василий Павлович. Ладно, к концу рабочего дня мы подъедем.

Токарев только вздохнул, понимая, что эти если пообещали — то точно приедут. Очень не понравилось Василию Павловичу употребленное Шептуновым в конце разговора слово «уважаемый», поэтому он и не стал просить никого из своих прикупить печенья и лимон к чаю — понимал, что даже зефир в шоколаде уже ни на что не повлияет.

К 18.30 появились двое сотрудников УКГБ — точные, подтянутые, вежливые — в общем, сразу видно, что не из ментовки. Токарев почему-то вспомнил, как когда-то в молодости проводил какой-то обыск и им по каким-то неведомым соображениям был представлен сотрудник райотдела КГБ под легендой оперуполномоченного уголовного розыска. Так вот, после обыска пожилая хозяйка квартиры потеребила Токарева за лацкан пиджака и утвердительно сказала, округляя глаза:

— А этот, в белоснежной рубашке, — он из КГБ.

— С чего вы взяли? — удивился Василий Павлович, тогда еще просто Вася.

— А он единственный безукоризненно вежливый, — с убийственной женской логикой ответила хозяйка.

— А мы что — грубили вам?

— Вы не грубили, вы — грубые…

Токарев знал, что когда чекисты о чем-то рассуждают, то бывает практически невозможно придраться к какому-то конкретному предложению или фразе. Все умно. В их речи сверкают такие университетские слова, как «ортодоксальный» или «схоластика». Ты соглашаешься, умиротворяешься, а потом чувствуешь, что тебя объегорили, но не можешь понять, в чем… Впрочем, нынешний разговор обещал быть иным по накалу и динамике.