Андрей Троицкий - Крестная дочь

– Мужик он упертый, очень настойчивый, – по физиономии Полозкова пробежала тень. Неприятные воспоминания оптимизма не прибавляют, даже если ты приговорил триста пятьдесят сорокоградусной. – После смерти дочери он всего себя отдал сутяжничеству и поискам виноватых. Околачивал пороги московской прокуратуры, писал заявления и жалобы. Не тому следователю поручили дело, менты не ведут никакой работы и так далее. Всю плешь проел, сука. Но напрасно старался. Дело как открыли так и закрыли. А Зубов… Он даже нанял частного детектива, чтобы тот за большие деньги, так сказать, восстановил картину случившегося.

– И что сыщик?

Полозков на минуту задумался, спросил себя: не слишком ли развязался язык? И ответил себе: ерунда, это не официальный допрос, а художественный треп под рюмочку. Без свидетелей, один на один.

– А, пустой номер, – поморщился он. – Только бабки тянул с Зубова. И совал нос, куда не следует. Подъезжал к гостиничному администратору с вопросами, пытался найти людей, которые присутствовали на той оргии. Ну, студента, дружка покойной, искал. К чьим-то родственникам ходил. Кончилось тем, что ребята из местного отделения милиции задержали этого перца, засунули в камеру и таких ввалили этому Гавриле…

– Почему Гавриле?

– Фамилия у него – Гаврилов. Роман Сергеевич. Говорю же: профессиональная память. Ее тоже не пропьешь. Даже если очень стараться.

Девяткин хохотнул и плеснул себе наливки, словно хотел угнаться за хозяином.

– Так что, этот Зубов мне много крови попортил, – Полозков закусил пряником. – Его бы энергию, да в мирных целях. Не хватило ума понять: во всем, что случилось немалая доля собственной вины. Это твоя дочь стала конченой наркоманкой в двадцать с небольшим. Это твоя дочь бегает от наркологов и таскается по гостиницам в номера к непотребным типам, к темным личностям, приезжим из Узбекистана. Это твою дочь трахают все подряд. Чурки, русские… Все, кому не лень. Студентка… Она тварь первосортная. А Зубов отец этой твари. Он ее вырастил такой, такой воспитал. Поэтому пред тем, как нанимать сыщиков и строчить жалобы, задумайся: неужели все вокруг в дерьме, а ты самый чистенький? Проморгал дочь, просрал всю ее жизнь. Но за голову не схватился, ему менты плохие.

– А как насчет моего вопроса?

– Способен он на поступок или нет? – сейчас Полозкову казалось, что чем больше он пил, тем яснее становилась голова. – Точно скажу: способен. Я видел его глаза. Глаза… Как у психа. И все, этого достаточно, чтобы понять: такой далеко пойдет. И не остановится, если его не остановят.

– Это все, что я хотел услышать.

– Майор, а на кой хрен тебе все это нужно? – Полозков покачал головой. – Эта наркоманка, ее отец и все прочее. Не понимаю. Ну, занимаешь ты этой убиенной старушкой, и занимайся. Все остальное – по боку.

– Это как на охоте: идешь по следу, и не хочется поворачивать, когда полдороги протопал, – ответил Девяткин. – Спортивный интерес.

– Спортивный? – удивленно вскинул брови хозяин. – Ну-ну…

Девяткин хотел подняться и уйти, но хозяин не отпустил его, пока гость не допил всю наливку.

Путники вошли в поселок ближе к вечеру. Дорога оказалась куда длиннее, чем они предполагали, скудный запас питьевой воды подошел к концу, а куртка Зубова запылилась так, что поменяла зеленый цвет на светло-бурый. Единственное живое существо, встретившееся на улице, оказалось худой дворнягой, шерсть на спине висела клочьями, а две глубокие кровоточащие раны на боку говорили о том, что псина страдает не только от голода и насекомых. Ей серьезно перепадает и от людей. Собака не боялась смерти, а ждала ее, как безнадежно больные ждут избавления от страданий.

Проводив незнакомцев тоскливым взглядом, собака вышла на дорогу и улеглась в пыли между двумя колеями. Улица поднималась на холм с пологими склонами, на пустой площади сходилась с другой улицей. Все темы для разговоров были давно исчерпаны, кроме единственной вечной темы, – женской. Не слишком хочется трепаться, когда на зубах скрипит пыль, но Суханов не замечал такой ерунды, когда вспоминал очередную знакомую.

– Удивительная женщина, – говорил он, погоняя лошака. – Она всегда играла на скрипке, сидя на унитазе. В минуты, когда опустошался кишечник, к ней приходило вдохновение. А скрипка так и лежала в сортире, ждала своей минуты. Творческие личности – это для меня.

– Если бы Маринка знала десятую долю твоих приключений, она бы… Даже не знаю. Для начала сходила в венерический диспансер, а уж потом накатала заявление о разводе.

– Эта скрипачка у меня была до Маринки, – ответил Суханов. – Жизнь до брака и после брака. Это как бы разные жизни. Я с Маринкой почти два года. И ни разу налево не ходил.

Суханов хотел уточнить: «ни разу налево не ходил, в отличие от Маринки», но решил, что затевать эту байду сейчас не ко времени. Для такого разговора требуется особое время и место. Он замолчал, озираясь по сторонам, решил для себя, что Пановой здесь не было, а если и появлялась, уже слиняла. Он остановил лошака, увидев седого старца, сидевшего у глинобитного забора. При виде незнакомцев старик с неожиданном проворством поднялся на ноги и, подобрав полы длинного халата, так быстро пустился наутек, что тюбетейка едва не слетела с головы.

– Эй, папаша, – крикнул ему вслед Суханов. – Уважаемый. Послушай…

Напрасно. Старика след простыл, в отличие от собаки он умирать не торопился. Зубов сплюнул сквозь зубы, разглядывая пустые улицы. Это же кишлак, здесь должны быть люди, но кишлак пуст, будто все население, сраженное неизвестной болезнью, вымерло много лет назад. Один старик и остался, но он слишком боится людей, чтобы рассказать историю приключившейся беды. А может, все было иначе. Сто лет назад кишлак стали строить тогдашние умельцы, но бросили дело на полпути и сгинули неизвестно куда, прихватив весь скарб и домашних животных. Эта версия больше напоминает правду. Стены домов где потрескались, где совсем развалились, саманные заборы осыпались и в домах поселились призраки самоубийц и великих грешников.

– Командир, здесь точно водятся приведения, – сказал Суханов, словно угадал мысли Зубова. – Наверняка попадаются редкие экземпляры. Скажем, уроды вроде сиамских близнецов, сросшихся головами. Или великая мать всех шлюх. Интересно взглянуть, как она выглядит.

– Будто ты не знаешь как, – буркнул Зубов. – Не забивай голову. Нет тут ни привидений, ни шлюх, ни их матери. Тут живут люди, а не призраки. Вон взгляни.

На стене ближнего дома хорошо видна пара коротких ругательств и непотребный рисунок, акт совокупления женщины с ослом, любовно выведенный синтетической краской. И еще выцветшая до белизны табличка «почта», прибитая над дверью единственного в поселке административного здания, напоминающего неухоженный солдатский сортир с навесом, державшимся на честном слове и двух кривых палках.