Татьяна Гармаш-Роффе - Шантаж от Версаче

Когда она поняла, что источник шепота и шороха уже приблизился к ней где-то на метр, она вскочила, ужаленная ужасом, и бросилась в непроглядную тьму перед собой. Споткнулась обо что-то, упала, хотела встать, но… Ее придавили к матам чьи-то руки. Она закричала, тонко и страшно, как кричат в кошмарных снах.

В ответ раздалось тихое ехидное хихиканье…

Ксюша брыкалась, пока руки сдирали с нее джинсы. На помощь им подоспела другая пара рук, и теперь над ней работали четыре руки – одна пара сдирала джинсы, другая куртку, затем кофточку… Каждый раз, когда она делала попытку вырваться из этих рук, ее немного отпускали, но едва она успевала сделать один-два шага, как ее снова хватали, опрокидывали, срывали оставшуюся одежду, тискали, как куклу, как плюшевую игрушку… Тихое отвратительное хихиканье, улюлюканье, хлюпанье, хрюканье и всякие прочие наглые и плотоядные звуки сопровождали действия рук…

И вдруг ее отпустили. Куда-то исчезли руки, растворились в темноте их обладатели. В зале повисла тишина. Ксюша осторожно поводила вокруг себя руками: никого. И ничего. Она была совершенно раздета, на ней не осталось даже трусиков, но ничего из ее одежды, только что с нее сорванной, она не нащупала рядом с собой.

Вытянув перед собой руки, Ксюша сделала несколько шагов наугад. Казалось, что несколько минут назад в этом зале просто разгулялись привидения, которые, чем-то спугнутые, внезапно покинули его.

Ксюша сделала еще несколько робких шагов, водя вытянутыми руками перед собой.

Никого.

Тишина.

Еще осторожный шаг… И вдруг рука ее на что-то наткнулась. На что-то живое, теплое – она не успела понять, на что именно, как ее ладонь была схвачена и положена на мужской член, причем особо больших размеров – ее пальцы едва обхватили это явление природы.

Отдернув руку, как от раскаленной плиты, она снова закричала и кинулась бежать незнамо куда. В ответ в воздухе снова заносились шепот и хихиканье, они ее окружали, они надвигались на нее со всех сторон. Ксюша замерла на месте, ей казалось, что она теряет сознание, голова кружилась… Тихие кошмарные звуки наступали на нее, приближались, приближались, приближались…

Собравшись с силами, она снова осторожно вытянула руки, готовая к отпору, готовая оттолкнуть и увернуться, и медленно шагнула вперед. Прислушалась, пытаясь определить, откуда доносятся эти бесконечные «ша-па-ша» и «хе-хе-хе». Выбрав направление, которое ей казалось правильным – то есть свободным от жутких звуков, – она сделала еще один шаг. Потом другой…

Ей показалось, что она оставила звуки позади себя. Еще шаг… Ксюша не имела ни малейшего представления, что там, впереди, в непроницаемой тьме.

Шаг.

Шаг.

Другой.

…Ее растопыренные пальцы уткнулись в чье-то невидимое тело, жаркое, скользкое от пота. Чьи-то руки схватили ее за ягодицы, чьи-то ноги сделали подсечку, и Ксюша рухнула на мягкие маты, а на нее обрушилось тяжелое мужское тело. Ее руки были пойманы, раскинуты в разные стороны и с силой придавлены к матам, ее ноги были раздвинуты мощным коленом, и тяжелое, влажное тело, остро пахнущее потом, вжималось в нее, и жаркий и твердый, как дубинка, столбик больно давил ей лобок…

Мужчина шумно дышал ей в лицо. Ей показалось – по звуку дыхания, по запаху, – что это Павел. Ей вдруг стало менее страшно.

– Отпусти меня! – сердито крикнула она. – Отпусти сейчас же!

Снова тихое хихиканье в ответ, и мужчина скатился с нее, предоставляя ей возможность убежать.

Бежать, собственно, было некуда. Ксюша, совершенно обезумев, носилась по залу, словно белка в своем бесконечном колесе, и ее время от времени задевали, щипали, хватали, лапали сильные мужские руки, то за грудь, то за прочие интимные места – но неизменно отпускали и снова ловили и лапали…

Ксюша потеряла ощущение времени. Ей казалось, что это длится бесконечно долго, она выбилась из сил. Она дышала так шумно, что за звуком собственного дыхания уже не могла различить два других…

И вдруг до нее донеслись тихие, едва различимые слова. Ксюша задержала дыхание и прислушалась.

«…Не могу. Давай скорей кончать это дело, а то я кончу раньше», – донеслось до нее. Кажется, это был не Павел… Голос был странный, и, несмотря на шепот, Ксюше показалось, что она уловила акцент.

Опустившись на маты, она безразлично подумала – будь что будет, и приготовилась ждать своей участи.

Однако все неожиданно затихло. Никто к ней больше не прикасался, не трогал, не лапал, никто больше не шептал и не хихикал. Ксюша напряженно ждала, готовая к новому прикосновению, но почему-то ничего не происходило.

Она понимала, что с ней играют в такие своеобразные кошки-мышки, только не знала зачем… Они так развлекаются? Ее пугают? Или это прелюдия к чему-то еще более ужасному?

В зале было жарко, но, несмотря на это, кожа ее покрылась мурашками. Страх мучительно сводил тело слабостью. Ее подташнивало. Она попыталась думать о Реми, о вчерашнем вечере, проведенном с ним, обо всем том, что было так сладостно и радостно, что было так прекрасно… Но мысли ее путались. Страх и эта полная непроницаемая темнота сводили ее с ума, парализовали даже ее дыхание. Казалось, что ее тело теряет очертания и растворяется в этой темноте, ее воля, ее мозг, ее способность к действию – все расплывалось, смещалось, исчезало…

Она больше ни о чем не могла думать и только ждала: сейчас. Вот сейчас они снова подкрадутся к ней. И тогда…

Внезапно Ксюша услышала, как где-то сзади нее снова открылась дверь и в кромешной тьме кто-то то ли вошел, то ли вышел…

…От Сереги Кис узнал много любопытного о странной супружеской паре, обитавшей на даче Тимура. Павел Самойленко, 73-го года рождения, необычайно красивый юноша с незначительным умственным отставанием, был вывезен в Москву из Воркуты некоей Ниной Владиславовной Замойкиной, сорока восьми лет, занимавшей крупный пост в одном из комитетов московской мэрии. Нина Владиславовна была дамой политически активной, играла немалую роль в крайне правом крыле коммунистической партии, а также была известна своим большим состоянием, обаянием и красотой, было поблекшей, но почти полностью восстановленной в одной швейцарской клинике. Два года назад ее бросил супруг, человек тоже небезызвестный в коммунистических кругах, и Нина Владиславовна пережила тяжелую депрессию… От которой вполне быстро оклемалась и принялась развлекаться, утверждая направо и налево, что свобода – это ни с чем не сравнимое блаженство. В своих политических речах она, правда, утверждала обратное.

Судя по всему, Паша был вывезен из тайги для исполнения при ней роли постельного прислужника, иными словами – жиголо, за что имел от нее неплохое содержание. Она даже позволила себе появляться в его сопровождении в свете, охотно демонстрируя всем на зависть своего молодого, красивого, как Аполлон, любовника.