Татьяна Степанова - Сон над бездной

Помолчали.

– Вы довольны концом истории? – спросил Кравченко.

– Я? Честно? Я в восторге, – Гиз жестом показал, чтобы ему плеснули еще коньяка. – И в некотором смятении. Так порой бывает, знаете. Ждешь, и это случается. Ты ждал, но ты все равно поражен, что это случилось. Что все произошло именно так, как ты себе представлял.

– Это просто два разных убийства на почве ревности. Одно, возможно, даже и не убийство, а трагический несчастный случай, если верить Елене Андреевне.

– Да-да, конечно, кто спорит? Для прокуратуры, для суда, если до него, конечно, дойдет, – Гиз усмехнулся. Он действительно выглядел умиротворенным, успокоенным. – Для газет, для кого угодно, но не для… Нет, друзья мои, что бы вы там себе ни твердили, и не для вас тоже. Вы не забыли наш разговор. Вы помните о нем. И в душе вам не то чтобы страшно, нет, вы же мужественные, умные, вполне современные люди, немножко даже тянете на героев… Однако и вам дискомфортно. Это ничего, это пройдет. Просто это все, – он обвел жестом галерею, двор, крыши, горы, – показало себя несколько с иной, непривычной стороны. Точнее, дало заглянуть туда, по ту сторону. Как и тогда, как и тогда… Круг замкнулся, история повторилась. Дочь священника, влюбленный паренек… Это как карты. Причем те же самые. Их только слегка перетасовали, и они легли чуть по-иному. Какие же это «простые совпадения»? – Гиз глянул на Кравченко, потом на Мещерского. – Где же тут простота замысла, драгоценные вы мои?

– С вами бесполезно спорить.

– Со мной спорить бесполезно, особенно вам. – Гиз посмотрел на этикетку бутылки. – Отличный коньяк. Надо будет и нам с Петром Петровичем прихватить с собой в дорогу.

– Значит, вы с самого начала знали, кто станет убийцей? – спросил Мещерский.

– Между «знать» и «предсказывать» есть разница.

– Тогда в присутствии Богдана и Ильи вы заговорили о договоре со смертью… О плате за возвращение. Специально, что ли?

– Богдан был тогда жив, помнил о цыганском гадании, гнал от себя мрачные мысли. Ездил на «Харлее», бросал вызов судьбе. Он жил! Жил полной жизнью. А наш мальчик… Он тоже жил. Слушал меня. Ах, как он меня слушал тогда! Это была такая песня.

– Вам их совсем-совсем не жаль?

– А вам? – Гиз покачал головой. – Можете не отвечать, хотите, отвечу за вас? Вы жалели бы их намного больше, если бы они… не были так богаты. Только не говорите мне, что все люди равны. Это банальность и фальшь. А правда состоит в том, что когда с очень богатыми людьми случаются беды, окружающие воспринимают это как… как возмездие, если хотите. Как расплату. Воспринимают с чувством удовлетворения и скрытого злорадства.

– Да нет у нас никакого злорадства, – сказал Кравченко. – Женщина, пацан… Была семья – и нет ее.

– Вы хотите убедить меня, что вы с другом – исключение? Возможно. Но не забывайте, что это именно вы, дорогой мой, сделали все, чтобы они оказались там, где они сейчас.

Кравченко отвернулся. Мещерский… Он, право, пожалел, что подал идею «расспросить колдуна». В этом колдун был прав: они сделали все, они с Кравченко постарались, разыгрывая из себя добровольных детективов. Но злорадства к чужой беде, страшной беде – видит бог…

– А их отец, Шагарин… тот договор из легенды, – сказал он, чтобы хоть как-то изменить тему. – С ним все покончено или же… по-вашему, еще что-то может случиться?

– Вы бывали когда-нибудь на съемках фильма? – спросил Гиз.

– Нет, никогда, но вы мне не ответили…

– И я ни разу, хотя меня приглашали в Голливуд консультантом. Вон и ряженых на автобусе привезли. Им всем заплатят за съемочный день долларов по двадцать. Будут очень даже довольны. Смотрите, а на эту роль желающего, кажется, опять нет.

Кроме киношников, во дворе действительно собралась «массовка» совершенно фантастического вида. При свете дня карнавальные костюмы – лохматые вывороченные овчины, волчьи, медвежьи, лисьи, овечьи, птичьи маски с длинными клювами, балахоны и цветные плащи, гуцульские папахи и долгополые свитки, шаровары, шляпы с петушиными перьями, вышитые жилеты, венки с лентами – выглядели просто как яркий реквизит. Массовка судачила о том о сем, в руках у многих были фотоаппараты – засняться на память, бутылки с кока-колой и пивом – утолить полуденную жажду. В толпе Мещерский заметил художника-гримера, именно на него указывал Гиз. У него в руках был странный костюм – серый балахон, коса (он нес ее очень осторожно, высоко приподнимая, стараясь никого ею не задеть) и белая маска, обликом схожая с черепом. Он предлагал этот костюм то одному, то другому из массовки, но переодеваться в «смерть с косой» что-то охотников не находилось. Все отказывались.

– В ту ночь, помните, этой маски тоже не было, – усмехнулся Гиз. – Я уж, грешный, подумал… А ведь карнавал со времен язычества самая яркая аллегория жизни, бытия. А где жизнь, там и она, наша госпожа. Как же без нее-то.

Далеко в небе послышался рокот. Над горами показалась темная точка.

Помощник режиссера подал в мегафон хриплую команду, и все еще больше засуетились, готовясь к съемке. Человек с косой и маской, так и не найдя желающих надеть на себя реквизит, торопливо начал напяливать серый балахон на себя. Коса ему мешала, и он прислонил ее к колесу одного из трейлеров.

Рокот в небе усилился. Точка превратилась сначала в шарик, а потом в маленький вертолет. Он увеличивался по мере приближения к замку.

В мегафон снова загремела команда. Массовка двинулась к воротам на исходную для съемки позицию. «Вот сейчас опять потащат «пана мертвеца», – подумал Мещерский. – «Тятя, тятя, наши сети…» С клыками из картошки на гнутой проволоке… «Луна… над Белой Церковью сияет… И пышных гетманов сады, и старый замок…» Это были два совершенно не связанных между собой убийства. Мало ли что бывает в жизни… Договор со смертью, плата, выкуп взамен за возвращение оттуда – это же легенда, миф!»

Кто-то подошел сзади и остановился возле их плетеных кресел. Мещерский повернулся и едва не поперхнулся коньяком. Над ними возвышался Петр Петрович Шагарин – все с тем же отрешенным выражением, застывшим взглядом, однако уже без халата, тщательно одетый, как для дальней дороги.

«Мотор!» – грянула в мегафон команда. Запели трембиты, грянул словно из-под земли выросший ярмарочный оркестрик – скрипка, барабан, гармонь и труба, ряженые заклубились пестрой карнавальной тучей. И над всем этим киношным действом, над двором, галереей, «домом варты», стенами, валами и дозорной башней, над всем Нивецким замком возник вертолет. Необычного вида, какой показывают лишь в боевиках или на учениях спецназа – черный, хищный. Он снизился, завис над самым двором и, словно паук, выстрелил из «брюшка» паутиной черных тросов. По ним бесшумно и быстро заскользили вниз какие-то «ниндзя» – все в черном, с автоматами.