Татьяна Степанова - Предсказание – End

– Слушай, я хочу, чтобы мы с тобой пошли… туда. Ну, туда, на то место. Это недалеко отсюда. Я хотел пойти сразу, как только приехал, один. Но я не смог.

– Пойдем прямо сейчас? – Мещерский не спрашивал, куда его зовет Фома, он знал. Что это за место , подсказывали все эти обветшалые декорации, окружавшие их со всех сторон, эта паутина, в которой они уже почти окончательно запутались, едва миновав невидимую границу, сами того не заметив. Станция, перрон, «добро пожаловать!», такси, дорога, петляющая в холмах, заметающая свои собственные следы… Где, где пролегала эта граница, эта роковая черта, переступив которую уже нельзя было вернуться в настоящее, а только в прошлое, сулящее боль, страх, смерть?

«Я же хотел идти за вещами в номер? Так почему же?.. Как же так…» – гадал Мещерский, покорно плетясь за Фомой через пустынную площадь. Закатное солнце клонилось к западу, со стороны водохранилища ползла белесая мгла. К вечеру она должна была накрыть город.

Горбатая улица (Мещерский запомнил ее название – улица Первопроходцев), застроенная старыми, еще купеческими домами (каменный низ, деревянный верх), уводила от площади круто вверх. С виду дома были тихи, как и все в городке, но не необитаемы. Мещерский, проходя мимо окон, чувствовал затылком пристальные любопытные взгляды – они с Фомой вызывали у местных недоумение: кто такие? Зачем пожаловали? Возможно, Фому кто-то из местных, прячущихся за шторами и ставнями, узнал, однако не спешил об этом извещать.

Но, в общем, улица была как улица – старая русская архитектура, нуждающаяся в срочной реставрации, нехитрый провинциальный быт.

«Не уезжай, голубчик мой, не покидай поля родные…» – донеслось из открытой форточки. Где-то в доме был включен радиоприемник, и Вадим Козин, забытый на столичных радиостанциях, здесь еще был востребован слушателями. «Голубчик» Сергея как-то сразу подбодрил. Он покосился на Фому, но тот словно и не слышал музыки.

За улицей Первопроходцев, как понял Мещерский, располагался городской парк. Четыре каменных столба поддерживали что-то вроде гипсового портика, обозначавшего вход. Мещерского поразило крайнее запустение этого места. В глубь парка в разных направлениях вели асфальтовые дорожки – разбитые, растрескавшиеся, поросшие травой. Вместо клумб были какие-то пустыри, поросшие бурьяном. Зелень росла вкривь и вкось, заполоняя все вокруг, насколько хватало глаз, – кусты бузины, заросли орешника, сирени. Непролазная душная чаща, окружавшая старые вековые деревья – липы, березы, дубы. Парковый ландшафт терялся в этом анархическом буйстве кустарников. Вдоль растрескавшихся дорожек еще виднелись ржавые столбы фонарей, но в них давно не было ни стекол, ни лампочек.

Панорама заброшенного парка совсем не вязалась с пряничным видом монастырей и церквей Тихого Городка, этих его главных туристических фишек. Казалось, это место – значительный кусок городской территории – сознательно забросили, стараясь не тревожить. Гуляющих в парке в этот вечерний час было совсем немного. Мещерскому и его спутнику попался навстречу только какой-то бомж, ищущий в высокой пожухлой траве пустые бутылки.

Неожиданно картина изменилась – Фома вывел Мещерского на высокий обрывистый берег водохранилища. Вниз вела полусгнившая деревянная лестница. На берегу у самой воды были заметны остатки дощатого настила. Кое-где видны были фрагменты ограды, украшенной резьбой. Тут и там в песке валялись деревянные столбы с обрывками проводов.

– Тут была танцплощадка, – сказал Фома. – Каждые выходные была городская дискотека. «Ласковый май» тогда все крутили, «Комбинацию», но танцевать норовили только под «нанайцев» и под Тото Кутуньо.

Они стояли на берегу и смотрели вниз – на эти остатки остатков пятнадцатилетнего прошлого. Спуститься вниз по обветшалым ступенькам вряд ли сейчас было возможно.

– Фонарики в воде отражались, тут свою иллюминацию – светомузыку – делали. Сколько же тут всегда народа толклось! А какие были иногда драки… – Фома мечтательно закрыл глаза. – Я-то пацан был, академический внучок-тихоня, так что только смотрел, криком подбадривал. А старшие давали жару. Особенно Сева Шубин, как из армии вернулся, из ВДВ. Сдержать себя никогда не мог, взрывался как порох и сразу – в рыло.

– Там, на площади, эта продавщица так с ним разговаривала, как будто они… ну не знаю, – Мещерский подыскивал подходящее слово.

– Шубин и она учились в одном классе. В десятом у них вдруг такая любовь пошла, что ты, что ты. Она его и в армию провожала. – Фома смотрел вниз. – Ждала честно. Потом он вернулся из армии и… Не знаю, не помню. У меня тот год только с одним связан. С тем, что вот здесь случилось в этом парке после танцев. А Шубин с Наташкой Куприяновой расстались. Да и какая она жена мэра была бы?

– Значит, твоя сестра тоже приходила сюда на танцы? – осторожно спросил Мещерский.

Фома отвернулся и быстро зашагал прочь, Мещерский последовал за ним. Дорожка, более похожая на неторную тропу, уводила их все дальше и дальше от танцплощадки, от берега в глубь парка.

– Я в тот вечер сюда не пришел, не до танцев мне тогда было, – тихо сказал Фома. – Ирма ушла рано – это потом много свидетелей подтвердило из знакомых ребят. Она шла здесь, этой дорогой. Тут через парк напрямик всего десять минут ходьбы до нашей дачи было. Мы всегда тут бегали прямиком через парк. Тут раньше такой чащи не было, обычный был городской парк. А вон там были аттракционы.

Справа в зарослях кустов виднелись еще какие-то ржавые развалины. Скособоченная крыша из линялого пластика – явно в прошлом какой-то павильон, может быть, комната смеха или тир, а теперь ни стен, ни дверей, только бетонные столбы и этот навес, вот-вот готовый упасть и накрыть, похоронить под собой все. Дальше еще какой-то остов – ржавые болванки в бурьяне, остатки каких-то механизмов и поваленная набок кабинка с частью крепежных тросов какого-то аттракциона – сквозь кабинку давно уже проросло молодое деревцо.

А дальше на фоне стремительно темнеющего багряно-закатного неба Мещерский увидел ржавый железный круг – остов карусели. Деревянные сиденья, на которых когда-то сидела и кружилась, вертелась детвора, давно уже были растащены. На фоне пурпурного неба качались и скрипели лишь ржавые цепи-тросы, свисающие с изъ– еденного коростой времени железного круга-основы.

В полной тишине, висящей над парком, скрип этот царапал по нервам. Мещерский оглянулся – они были совершенно одни среди темных деревьев и зарослей.

– В тот вечер Ирма прошла здесь и направилась вон туда, – Фома махнул рукой куда-то в глубь парка.

Они медленно обогнули карусель. Мещерский смотрел на железный круг, задрав голову. Словно средневековая виселица… Как странно меняются очертания предметов. Время словно стирает различия – парковый аттракцион, карусель и виселица. Что может быть между ними общего? Неужели эти ржавые цепи? И вот уже карусель не что иное, как пыточная дыба…