Татьяна Степанова - Предсказание – End

Часть прибывшей опергруппы вместе с прокурором направилась к магазину. Мещерский смотрел им вслед. «А ведь этот прокурор… как его фамилия – Костоглазов? Он ведь тоже… Фома и его упоминал тогда. Мэра Шубина, Самолетова Ивана и его… Костоглазов Илья…»

Время шло. Ночь стала сереть. Сырость и наползающий со стороны водохранилища влажный туман пробирали до костей. Мещерский совсем продрог. Но отпускать его восвояси никто пока и не собирался.

Наконец осмотр площади и магазина завершился. Труп Куприяновой запаковали в пластиковый мешок и погрузили на носилки «Скорой помощи». Санитар и двое милиционеров с грохотом закрыли двери машины. На асфальте остался лишь очерченный мелом контур тела да кровавые следы.

– Выручка в кассе и личные вещи налицо, – донесся до Мещерского разговор двух оперативников. – Только ее мобильный телефон отсутствует. И товар вроде бы весь целехонек, правда, это можно с уверенностью будет сказать, только когда сменщица ее все проверит, пересчитает.

– Прокурор хочет переговорить с вами, подойдите, пожалуйста, – громко обратился к Мещерскому один из патрульных.

Мещерский подошел к Костоглазову. Тот вполголоса обсуждал что-то со следователем.

– Здравствуйте, это вы вместе с нашими сотрудниками обнаружили потерпевшую? – спросил Костоглазов сухо. – Ваша как фамилия?

– Мещерский Сергей Юрьевич.

– Потерпевшая что-то сказала перед смертью?

– Мне кажется, она пыталась, но не смогла.

– А вы с ней прежде встречались? – Прокурор задавал вопросы сухо и бесстрастно. Мещерскому в тот момент вообще показалось, что этот самый бывший приятель юности Фомы – страшный сухарь.

– Я заходил в магазин за продуктами. И потом еще раз ее видел.

– Вы с какой целью приехали в город?

– По делам бизнеса.

– А ваш товарищ? – Костоглазов, прищурившись, смотрел на Мещерского, словно оценивал.

– Тоже по делам бизнеса. Мой товарищ Фома Черкасс раньше жил здесь, в городе. Вам это должно быть хорошо известно, – Мещерский решил слегка нарушить течение этого в доску официального допроса. – Он мне говорил, что вы… то есть здешний прокурор, и он были…

– Мы были знакомы много лет назад, – Костоглазов оборвал его. – А что за инцидент был сегодня вечером в «Чайке»?

И тут Мещерский решил слукавить. Он не мог подставить Фому, потому что помнил про этот чертов нож.

– Я сам толком не понял, – выпалил он горячо. – Я в туалет отлучился. Вернулся – бац, драка. Стулья летят. Мне потом ваши же работники в отделении милиции объяснили, что в этой самой «Чайке» это обычное явление – разборки. Она у вас вообще как две капли воды на кондопожскую «Чайку» похожа.

– Что? На какую? – Костоглазов выпрямился.

– Ну, по телику-то все показывали в связи с массовыми беспорядками в Кондопоге, помните? А началось-то все и там с разборок в ресторане.

Прокурор смерил Мещерского взглядом.

– Ладно, довольно. Сейчас можете пока быть свободны. Завтра мы вас вызовем. Вы с Черкассом в какой гостинице остановились?

– Тут совсем рядом. Называется «Тихая гавань».

Прокурор Костоглазов кивнул. «Интересно, а он знает, что в город вернулся тип, который убил сестру Фомы? – подумал Мещерский. – Странно, что он вдруг оборвал разговор – сразу и так резко. А ведь получается, что он и Куприянову должен был хорошо знать, раз она когда-то была подругой Шубина. Они ведь все вроде дружили. Фома говорил… Что же еще он про них говорил? Черт, а где он сам сейчас? В гостинице?»

Мещерский набрал по мобильному номер компаньона – «абонент временно недоступен». Спит у себя в номере? Неужели преспокойно дрыхнет после всего, что произошло в «Чайке»? Или же опять где-то пьет? А может…

Внезапно Мещерский похолодел. Нож… Вообще, откуда у него нож? Неужели он специально с собой его привез для того, чтобы?..

Уже почти рассвело. Где-то в недрах Тихого Городка, в церкви Василия Темного, переговаривались утренние колокола.

За сполохами мигалок, за скопищем милицейских машин, за выставленным оцеплением, за всем этим организованным упорядоченным хаосом на площади наблюдали со второго этажа дома с цветами на окнах. Свет в салоне красоты был погашен, но его хозяйка эту ночь провела, как и многие в Тихом Городке, на ногах.

Кассиопея стояла у окна, укрывшись за шторой, и смотрела, стараясь ничего не упустить из разворачивающейся на площади картины.

Силуэты людей, тревожно снующих с папками, экспертными чемоданами, измерительными рулетками, видеокамерой, осматривающих каждую пядь тротуара.

Машина «Скорой помощи».

Мертвое тело, водруженное на носилки.

В эту ночь в городе могло произойти все, что угодно. Даже самое страшное. Кассиопея это предчувствовала. Она закрыла салон, как обычно, в половине восьмого вечера. Отпустила персонал, менеджера Киру. И поднялась к себе наверх. Она напряженно ждала – звонка в дверь или звонка по телефону. Позвонить и явиться к ней мог не один, а сразу двое. Но ожидания ее были напрасны.

Однако она была уверена – в эту ночь могло произойти все, что угодно. С ней или с кем-то еще.

А когда на улице тревожно завыла милицейская сирена, Кассиопея поняла, что ее прогноз оправдался. Ее так и подмывало выйти из дома и оказаться там, на этом ночном шабаше, узнать все из первых рук. Но она не стала этого делать. Отчасти из осторожности, отчасти из страха.

Она просто стояла у окна, наблюдая, стараясь не упустить ни малейшей детали произошедшего, стремясь, чтобы ее не заметили. А перед глазами ее на фоне синих тревожных сполохов маячили двое… Брат и Фома. Не люди – фантомы. Призраки из прошлого. Это прошлое, с такими усилиями забытое, вычеркнутое из памяти, для Кассиопеи было связано и с этой площадью, в частности. И с окрестными улицами, и с академическими дачами в поселке ученых. С полигоном, куда каждое утро служебная машина увозила на работу отца. Со школой на улице Победы. С пристанью на воде Колокши. С проходящими мимо пароходами и баржами. С девичьей фамилией Либлинг, спешно смененной после столь же поспешного замужества. Все это прошлое было накрепко связано, сшито с Тихим Городком. Но вспоминать его и свою прошлую жизнь в нем Кассиопея боялась. Это было что-то вроде табу – память. В результате общей целостной картины никогда не получалось, она была вытравлена из сознания. Однако, помимо ее воли и желания, какие-то отрывки, фрагменты все же всплывали.

Школьный класс. Солнце вливается ржавым потоком в большие окна. Первое сентября. На столе учительницы немецкого языка в цинковом ведре вянут охапки георгинов и гладиолусов. Фома, сидящий впереди, оборачивается и кладет перед ней на парту пачку заграничных фломастеров и кассету с записью Майкла Джексона – свой подарок…