Владимир Колычев - Черный лебедь

Следователь убеждал меня долго, настойчиво. Но я не хотел сдаваться. Мало того, что я не убивал Игорька, я не хотел брать на себя вину тех людей, которые нагло меня ограбили. Но следователь не унимался. И сумел доказать мне, что чистосердечное признание в моем случае – это единственно возможный выход из сложившейся ситуации. В конце концов я написал это признание.

А вечером ко мне в КПЗ пришла Женя. Она прилично заплатила дежурному милиционеру, и он разрешил нам остаться в камере на всю ночь. Она принесла мне домашней еды, бутылку вина. Печальная моя участь, печальная обстановка, печальный ужин.

Мне смерть как хотелось напиться, но я отодвинул в сторону бутылку вина.

– Сейчас выпью и буду спать как мертвый. И как я мог тех уродов прозевать?

– Прозевал не прозевал, а время вспять не повернешь. Так что можешь немного выпить.

– Хотел бы много.

– А это ты брось!

– Не бойся, не сопьюсь. А завтра этап в СИЗО, там сухой закон, там ты старшину не подкупишь. Не хочу тебя пугать, но я признался в убийстве.

– Ты – сумасшедший! – встрепенулась Женя.

– У меня нет другого выхода. За убийство в состоянии аффекта мало дают. Четыре года отсижу, и на свободу. А так и расстрелять могут.

– Может быть, ты и прав. Но ты поторопился. Я с хорошим адвокатом договорилась. Скоро он с тобой встретится.

– Дорогой адвокат дорого стоит.

– Для тебя ничего не жалко. Как проклятая работать буду, как-нибудь расплачусь. Работать буду, тебя ждать. Если, конечно, тебя посадят.

– Посадят. А ты меня не жди. Даже если четыре года, все равно много.

– Глупый ты! Да хоть пятнадцать лет, я все равно буду тебя ждать!

Я знал, я был уверен, что Женя скажет это. Как был уверен в том, что она никогда не предаст.

Я подумал о том, что Женя не способна на предательство, и на душе кошки заскребли. Сам-то я однажды предал ее. Как хорошо, что она простила меня. Как хорошо, что не отрекается от меня сейчас. Но лучше бы отреклась. Для нее лучше.

– А нужен я тебе такой? – с горечью спросил я. – Уголовник да еще без гроша в кармане.

– Еще одно слово в том же духе, и я отсюда уйду, – нахмурившись, пригрозила она.

– Молчу, молчу.

Ушла она только утром. И у меня не возникло чувства, что я вижу ее в последний раз. Я был уверен в том, что она будет меня ждать. И верил, что дождется.

В тот же день под конвоем меня отправили в городскую тюрьму. Там я и встретился с адвокатом, которого наняла для меня Женя. Он внимательно выслушал меня. И предложил изложить чистосердечное признание с некоторыми изменениями. В частности, я должен был написать, что накануне убийства Игорек натравил на меня своих псов-охранников. Я так и поступил. Адвокат же нашел свидетеля – моего друга Витьку, который и подтвердил сей факт. Он отыскал тех самых амбалов, с которыми я дрался. Они также дали показания.

Факт ограбления так и остался за кадром. Следствие не узнало о найденных сокровищах и ночном нападении на нашу квартиру. Ларец с драгоценностями и мешок золотых червонцев исчезли бесследно. Взамен же я получил четыре года лишения свободы.

Мне хотелось верить в то, что суд будет милостив ко мне. Но я не поверил своим ушам, когда судья огласил приговор. Все-таки добился адвокат того, чтобы меня осудили по статье сто четвертой. Убийство в состоянии сильного душевного волнения. И приговорили меня всего на четыре года, к тому же общего режима.

9

За окном воет метель, по стеклу жалобно скребется сосновая ветка. Но батареи топятся хорошо, сквозняки не гуляют, и под одеялом так тепло. Еще вчера я трясся в холодном «столыпинском» вагоне, страдал от беспредела, который творил конвой. А сегодня наш этап уже на зоне. Теплое спальное помещение карантинного блока, тишь да гладь. Через недельку нас разбросают по баракам – так по старинке назывались здесь приличные на вид общежития, очень напоминающие по своему устройству армейские казармы. Это зона общего режима, здесь нет тюремных камер на манер тех, в которых я парился в следственном изоляторе. Есть только штрафной изолятор и помещения камерного типа, но я не собирался забивать болт на порядки, установленные инструкциями и правилами. Я же не блатота какая-то, чтобы отрицать все и вся. Работать так работать, в чем вопрос.

Поздно уже. Измаявшийся за день народ уже спит. А мне вот не спится. Лежу на нарах, то бишь на скрипучей шконке, а в голову лезут всякие мысли. Так хорошо начиналась новая страница моей жизни. Сначала нашел клад, затем ко мне вернулась Женя, казалось, что все будет просто здорово. Но меня подвел мой язык. И надо было мне сболтнуть Майе, что у меня завелись деньги... И надо было Игорьку поверить в это. Игорька нет, драгоценностей нет, есть только четыре года чертова срока. Конечно же, могло быть и хуже. Но от этого не легче. Одно хорошо: Женя меня любит, она обещала и будет меня ждать. Я вернусь к ней, мы поженимся, она поможет мне устроиться на работу. Вряд ли с моей рожей и судимостью я смогу претендовать на должность в соответствии с моей специальностью. Но я готов был вкалывать простым грузчиком, лишь бы не быть для Жени обузой.

Ход моих мыслей нарушил шум – топот ног, голоса. В спальном помещении появились какие-то люди в черных фуфайках.

– Где-то здесь этот сладкий фраер, – сказал кто-то. – А вот и он.

Я понял, что это за типы. Отбывающие срок уголовники, решившие поживиться за счет карантина. Нас предупреждали, что на этой зоне такое возможно. Режим общий, воровская власть слабая, а значит, беспредельщиков здесь хоть отбавляй.

«Сладким фраером» оказался парень, который шел сюда этапом из одной со мной тюрьмы. Я не знал, как его зовут. Но знал, что он в состоянии постоять за себя. Невысокого роста, жилистый. Одет хорошо. Дорогая кожаная куртка на меху, теплый спортивный костюм. Судя по всему, местная отморозь позарилась на его шмотки. За богатенького Буратино его приняли, отсюда и «сладкий фраер».

– А, братан! Вот и мы! Ты же сказал – ночью подходи, да?

Все тот же противный голос. Все тот же нахальный тон.

– Ты не понял, козел! – грубо ответил парень. – Ночью тебя хоронить будут!

Он уже стоял на ногах, а беспредельщики зашли к нему со спины. Двое с фронта, двое с тыла. Фланги прикрыты койками и спящими на них людьми. Вернее, людьми, делающими вид, что они спят. Все правильно, в неволе каждый выживает как может. И закон здесь такой – не просят, не лезь. И я не собирался лезть в надвигающуюся разборку. Есть дневальный, который должен в случае чего оповестить дежурного помощника начальника колонии. Если ему ничего не нужно, то мне и подавно все до фонаря.

Парень явно напрашивался на конфликт. И, судя по всему, напросился.

– За козла ответишь, – угрожающе просипел отморозок.