Владимир Колычев - Перебиты, поломаны крылья

Также Илью могла бы порадовать имевшаяся здесь техника – телевизор и вентилятор, создававший хоть какое-то движение воздуха. Но, по большому человеческому счету, хорошего здесь было мало. Неприятный запах плохо переваренной пищи, прокисшей капусты и табачного дыма, от стены к стене под потолком тянулись веревки, на которых сушилось мокрое белье – влажность, испарения. И страх перед отпетыми уголовниками, которые вот-вот должны были выйти на сцену.

И точно, занавеска в блатном углу отошла в сторону, и оба новичка увидели сидящего на шконке толстяка с болезненным лицом и потухшими глазами. Но взгляд пытливый, железно прочный. Он был в спортивном костюме, в тапочках на босу ногу. Может быть, его тело и было расписано татуировками, но под олимпийкой ничего не было видно.

В том же углу на верхней шконке возлежал еще один представитель тюремной элиты – со скучающим видом он свысока посматривал на пополнение, но попыток подняться со своего места не предпринимал.

– Сюда подойдите, – обращаясь к новичкам, повелительным тоном сказал толстяк.

Судя по всему, это и был смотрящий за камерой уголовник. Но Илье он совсем не казался страшным.

– Скатку сбросить можно? – показывая на пустующую шконку, спросил Кирилл.

– Можно, – кивнул авторитет.

Кирилл сбросил на койку свой матрац и сумку, Илья положил рядом свою поклажу, за сохранность которой можно было не волноваться. Он уже знал, что в тюрьме воровство у заключенных называется крысятничеством и считается смертным грехом, расплата за который наступает немедленно. И если в камере существуют хоть какие-то понятия о правилах арестантского общежития, то сумку, матрац и белье никто не тронет.

Смотрящий показал на скамью, вмурованную в пол с дальнего торца деревянного стола. Илья и Кирилл сели – лицом к нему, спиной к столешнице.

– Остап меня зовут, – спокойно, без всяких блатных акцентов представился он. И даже пояснил: – Фамилия моя Остапов, поэтому Остапом зовут.

– Профессор, – не остался в долгу Кирилл. – Тюрьма так окрестила восемь лет назад…

– Восемь лет назад? – задумался Остап. – Профессор?!.. Что-то знакомое. Тебя тогда по какой статье закрыли, не по мохнатому ли делу?

– По мохнатому, – кивнул Кирилл.

– Тогда я тебя знаю. Повезло тебе, что братва в рамсах разобралась…

– И в зоне нормально все было, отвечаю. Канарею можешь отписать, ты должен его знать. И я знаю. Мы с ним в зоне были, он за промкой смотрел, а я нарядчиком был…

Илья не знал, кто такой Канарей, но судя по тому, как озадачился Остап, он был немалой величиной на тюремно-лагерном небосклоне.

– Так нет же Канарея, – сказал он.

– В тюрьме, конечно, нет, но где-то же он есть, – забеспокоился Кирилл.

– Где-то на том свете… Умер Канарей, от цирроза печени, еще зимой… А ты этого не знал? – Остап в упор и пронзительно посмотрел на него.

– Нет… Царствие ему небесное, но я же не только с Канареем мотал, еще люди есть, которые меня знают.

– Кто, например?

– Малхаз из Аджарии. Он за нашей хатой смотрел.

– Не знаю такого.

– Левон Черный и Левон Белый, они у него в пристяжи были…

– Не слыхал. За зоной кто смотрел?

– Тихач смотрел. Но мы с ним никогда не пересекались.

– Зато я его знаю, – не очень уверенно сказал Остап.

Присмотревшись к нему, Илья решил, что если он и знает какого-то там Тихача, то лишь понаслышке.

– Так отпиши ему, он сам кому надо малевки зашлет.

– Отпишу. Ему отпишу и в главную хату малевку заброшу, пусть смотрящий скажет, что с тобой делать…

– А что со мной делать? Нет за мной ничего такого. Та курва, за которую мне срок дали, проституткой была. Парни, что со мной в хате тогда сидели, знали ее, пользовались ею, поэтому меня за нее спрашивать не стали.

– И в зоне ее пользовали? – усмехнулся Остап.

– Как в зоне могли пользовать ее? Она здесь была, а зона далеко…

– Там про нее даже не знали, так?

– Нет.

– Тогда могли спросить.

– Так я говорю же – не было ничего, – не на шутку занервничал Кирилл.

– А ты не колотись, это тебе не поможет. Наведем дорогу, узнаем, что ты за птица. А пока ты у нас под подозрением. Спать будешь на той шконке…

Кивком головы смотрящий показал на двухъярусные нары вдоль короткой стены, через кран с раковиной и дверной проход от «дючка».

– Есть будешь из отдельной посуды, к общему столу не подходить, к чужим вещам не прикасаться… Если узнаем, что тебя все-таки обидели, жить будешь возле параши, как тот Музыкант…

Все тем же кивком головы Остап показал на паренька, уже закончившего уборку и умостившегося в проход между картонной ширмой и торцом последней к сортиру шконки. Короткие, но вьющиеся светлые волосы, нежное, как у женщины, лицо, большие синие глаза, которыми он смотрел куда-то в пустоту.

– Вместе с ним будешь музыку слушать, – в насмешку добавил смотрящий.

– Похоронный марш Баха, – вставил свое слово лежащий на втором ярусе арестант.

Нехотя, но довольно быстро спустился на пол, присел на шконку рядом с Остапом. Илье он не понравился. Высокий, жилистый, с большими сильными руками, лицо грубое, но какое-то расплывчатое, взгляд заскорузлый и скользкий – как черствая хлебная корочка, густо смоченная в постном масле.

– Если ты петух, – глядя на Кирилла, скривился он, – то кукарекать ты здесь не будешь. Я тебе лично башку скручу, ты меня понял?

Он угрожал смертной расправой, говорил жестко, в экспрессивном тоне, еще и своим видом внушал Илье страх, но почему-то не верилось, что он сможет убить Кирилла. Интуитивно Илья догадывался, что вся его видимая грозность картинно-лубочная, фальшивая. Не хватало этому человеку внутренней силы, чтобы нагнать на Илью настоящей жути.

– Кому ты башку скрутишь, мне? – скривился Кирилл.

От его интеллигентной внешности не осталось и следа. На арестанта смотрел тихо звереющий человек с налетом уголовщины в облике и подкорке сознания.

– Тебе! – напыжился здоровяк.

Но взгляд его размягчился и расплылся – как воск на жарком солнце.

– За что? – Зато Кирилл стал еще жестче.

– За то, что нас подставишь… Ты не знаешь, что через тебя всю хату запомоить можно!

– Тебе же сказали: чист я!

– А это мы проверим!

– Вот когда проверишь, тогда и говорить будешь!

– Ша! – стараясь сохранять спокойствие, но на внутреннем взводе одернул их Остап. – Что будет, то будет. Если петух – срубим башку, если нормально все – добро пожаловать к нашему шалашу.

Он говорил внушительно, серьезно, но Илья не поверил и ему. При всей своей внешней суровости смотрящий не был похож на человека, способного убить. Хотя, как известно, впечатления бывают обманчивыми.

– Нормально все, я отвечаю, – на остатках угасающей злости попытался заверить его Кирилл.