Владимир Колычев - Перебиты, поломаны крылья

Андрей так и поступил – на имя Бугримова Юрия Дмитриевича задним числом написал рапорт с указанием всех вчерашних подробностей, Каракулев прочел его, собрался нести начальнику тюрьмы.

– Мы там сами, без тебя пока разберемся, – сказал он. – А ты давай поезжай к этим Окуловым. Все-таки будет лучше, если этот вопрос миром решишь. Ты же знаешь, как Димыч не любит прокурорских разборок.

– Знаю, – кивнул Андрей. – И поеду. Но только из уважения к Юрию Дмитриевичу…

И снова он был на улице Первомайской, и снова остановил машину возле дома, где жил Окулов-младший. Антон Борисович проживал рядом, всего через два двора. Вот уж не зря говорится, что яблоко недалеко от яблони падает, в данном случае – в прямом и переносном смысле.

Андрей только вышел из машины, как с легким гулом отошла в сторону створка ворот. Со двора выехала серебристая «Ауди» спортивного класса, но тут же остановилась: «девятка» преграждала ей путь.

Из машины показалась Катя. Волосы гладко и плоско зачесаны за уши, модные солнцезащитные очки закрывали глаза, курточка и шитые золотом джинсы из одного гарнитура. Ее стиль можно было бы назвать спортивным, если бы не туфли на высоком каблуке.

– Ну и что ты здесь делаешь? – недружелюбно, но в то же время с проскальзывающим чувством вины спросила она.

– Тобой приехал полюбоваться, – усмехнулся Андрей. – И машиной твоей. Жених купил?

– Он. А тебе завидно, да? Ты бы мне такую красавицу не подарил.

– Потому ты не со мной.

– А кому нужны неудачники? – съязвила Катя.

– Раньше ты такой не была, – удрученно посмотрел на нее Андрей. – Как будто подменили тебя.

– Никто меня не подменял, какая была, такой и осталась.

– Неправда. Если б ты и раньше была такой, я бы тебя не полюбил.

– Хочешь сказать, что сейчас не любишь? – спросила и застыла в ожидании она.

– Не люблю. Смотрю на тебя и удивляюсь, как я мог тебя любить? Чужая ты. И злая…

– Ну и катись отсюда! – оскорбленно вспылила Катя.

– Да я не к тебе приехал. К мужу твоему.

– В больнице мой муж. По твоей, между прочим, милости.

– Да ладно тебе.

– Не ладно. Сотрясение мозга у него, врачи прописали больничный режим. Я из-за тебя сегодня одна ночевала. Слушай, а может, ты этого добивался? – ехидно, но как будто с надеждой на утвердительный ответ спросила она.

– Да нет, как-то не думал. Мне совершенно все равно, с кем ты спишь.

– Как это все равно? – возмутилась Катя. – Этого не может быть!.. Ты меня любишь, ты должен страдать…

Последние слова прозвучали настолько неуверенно, насколько и нагло.

– А вот не страдается почему-то.

– Ну ты и сволочь, Сизов! – смачно, от души врезала она. – Пошел вон!

– Да я-то пойду. А ты в больницу, значит, – превозмогая обиду, сказал Андрей. – К жениху, я так понимаю.

– Да, к жениху! Борис сделал мне предложение! – с вызовом, но с какой-то горечью в голосе выплеснула она.

– Номер моего телефона не забыла?

– Забыла!

– Мой тебе совет – вспомни. Глядишь, помогу тебе по старой памяти, когда Борису своему передачки носить будешь.

– Чего? Передачки?!

– Да, в тюрьму.

– Как бы не так! Сам сядешь!

– Ты в этом уверена? – Андрей пристально посмотрел на Катю.

– Уверена!

– И я в этом уверен, молодой человек! – неожиданно раздался за спиной суровый мужской голос.

Андрей обернулся и увидел Окулова-старшего. Он был без машины, в спортивном костюме. Со стороны своего дома тихонько подошел, молча встал за спиной. Похоже, неожиданностью он стал не только для Андрея.

– Здравствуйте, Антон Борисович! – растерянно и суетливо обратилась к нему Катя.

Видимо, она так увлеклась разговором на повышенных тонах, что прозевала будущего тестя.

Окулов ответил на приветствие сдержанным кивком головы, его забористый взгляд был устремлен на Андрея.

– Угрожать приехали, товарищ капитан? – язвительно и с чувством безоглядно-непоколебимой уверенности спросил он.

– Нет, предупреждать.

– Но при чем здесь эта славная девушка? Нашли на ком срывать зло, на беззащитной… У вас в милиции все такие?

– Не в милиции, а в юстиции.

– Да, но товарищи ваши в милиции служат. Сегодня имел разговор с одним, очень неприятный тип, скажу вам. Пытался отговорить меня, угрожал…

Андрей понял, о ком идет разговор. Видимо, Володя Сахаров пытался отстаивать своего коллегу.

– Но я человек старой закалки, меня угрозами не сломишь. Уверяю вас, заявление уже у прокурора. Да вы это уже знаете, потому здесь… К девушке пристаете, нехорошо, товарищ капитан!

– Вы еще меня в изнасиловании обвините для полного букета, – понуро усмехнулся Андрей.

– Как я могу обвинять вас в том, чего не было? – с самым серьезным видом возмутился Антон Борисович.

– Так же, как обвинили меня в избиении вашего сына.

– Но ведь это правда. И не я вас обвинял…

– Неправда. Катя все видела, она расскажет, как было дело.

Но напрасно Андрей обратился к ней за поддержкой. Она замялась, виновато опустила глаза, но ничего не сказала. С какой-то обреченностью махнула рукой и села в свою машину – ушла от разговора.

– Вот видите, ей не о чем с вами говорить, – ехидно усмехнулся Антон Борисович.

– Мне кажется, вы что-то не понимаете, – вразумляющим взглядом посмотрел на него Андрей. – Вы очень активно ищете неприятностей на свои седины. Кажется, кто-то вчера пытался шантажировать меня, предлагал мне убийство…

– Если я в чем-то виноват, я отвечу перед законом! – ничуть не смутившись, с вызовом сказал Окулов. – А сына своего в обиду не дам! И вообще, пора прекратить произвол со стороны органов правопорядка! Мы живем в демократическом обществе! И мы должны уметь бороться за свои права!

То ли Антон Борисович сошел с ума, то ли умело разыграл роль бесноватого демократа – так или иначе Андрей понял, что вразумить его не удастся. И повернул назад.

Если женщина умеет носить форменный мундир, он красит ее, если нет, то грубит и даже искажает достоинства ее тела, а иногда и души. Но форма – это прежде всего одежда, а в этом женщины, за редким исключением, знают толк.

Следователь Толоконникова толк в одежде знала, форму свою носила с изяществом и сдержанной грацией симпатичной, но ясно осознающей свое служебное предназначение женщины. Темно-синий прокурорский китель сидел на ней так же непринужденно и естественно, как жакетка от Готье на маститой светской львице, а галстучек, при большом желании, можно было сравнить с ожерельем из черного жемчуга. Только почему-то у Андрея этот галстучек ассоциировался с петлей, которую она могла накинуть на его шею. Правда, он совсем не боялся быть ею задушенным. Наверное, потому, что девушка пленила его своей строгой и выжидательно-хищной красотой.