Буало-Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 3. Та, которой не стало. Волчицы. Куклы.

— Да, несчастный случай, — повторил он.

Оба молчали: он — сложив на груди руки, она — приводя в порядок бумаги в папке.

— Что было, то было, — сказала она наконец. — Так подпишешь?

Она подтолкнула к нему ручку. Он не шелохнулся.

— Бывают минуты, — пробормотал он, — когда мне думается, что умереть должна была не Хильда…

Одетта протянула к нему через стол руку, но Дутр отодвинулся.

— Может быть, Хильда любила меня…

— Что одна, что другая, никакой разницы. Давай быстрей подписывай и позабудь о прошлом.

Мыло на щеке высохло и тянуло кожу. Дутр поскреб его ногтем.

— Откуда они приехали? — спросил он. — Прежде чем…

— Прежде чем что?

— Попали в Гамбург.

— Знаешь, об этом не спрашивают… У того, кто выжил, свои привилегии. Прошлое касается только их. А тем более девушек, которые пережили оккупацию… Ты меня понимаешь, да? Этим, наверно, досталось еще похлеще. Они, я думаю, всегда были с придурью.

Дутр перечитывал контракт — возможно, затем, чтобы выиграть время и кое-что обдумать.

— Здесь говорится только обо мне, — заметил он.

— Черт возьми! А если она нас бросит, не дожидаясь конца контракта?

Плечи Дутра напряглись, мускулы заиграли под кожей.

— Почему она должна нас бросить?

— Ну, может бросить, — примиряюще сказала Одетта. — А контракт, плох он или хорош, подписать надо.

Дутр помотал головой, словно бычок, которого кусают слепни.

Одетта сунула ему ручку.

— Подписывай! При нашем теперешнем состоянии дел…

Они смотрели друг другу в глаза, но смотрели с нескрываемой яростью.

— Ты можешь делать что хочешь, — сказала Одетта. — Но не подписать ты не можешь. И если б ты не втюрился в…

Одним росчерком пера, едва не прорвав бумагу, Дутр подписал контракт, взял бритву и вышел. Два дня он ни с кем не обмолвился и словом. Ночью, когда сторожил Владимир, он ходил купаться на море, пытаясь погасить огонь, который тлел и тлел в нем, всегда готовый дать новую вспышку. Он уплывал далеко от берега. Вода была теплая, мерцающая, фосфоресцирующая. Дутр ложился на спину среди звезд. Лежал и слушал, как где-то рядом плещут по воде лодочные весла. Удар форштевнем, и все бы кончилось. Все, абсолютно все кончилось бы, если б он умер. Но умирать ему не хотелось. Тогда что же? Чего же ему хочется, в конце концов?.. Небо над ним мерцало звездами. Дутр лениво искал ответ. Когда-то ему дал ответ Людвиг, крича: «Липа, надувательство, вранье!» Но теперь уже слишком поздно, чтобы все бросить… Дутр возвращался на берег и одевался среди желтоватых валунов. Он уставал, но усталость не приносила покоя, и он подолгу лежал на постели без сна, легонько поглаживая грудь, в которой словно бы больно тлел уголек.

Потом они поселились в Тулоне. Кинотеатр был очень большой, публика сидела вдали от сцены, эффекты фокусов терялись. Люди болтали, сосали леденцы, шуршали фантиками. Жидкие вежливые аплодисменты одобряли номер с цветами или голубками. Приглушенный звонок призывал на место тех, кто задерживался в буфете. Опоздавшие пробирались по рядам, Дутр поспешно показывал последний фокус и кланялся. Занавес падал. Нужно было успеть освободить площадку. Одетта проворно убирала реквизит, отбрасывающий на белизну экрана нелепые тени. Свет медленно гас. Они едва успевали уйти со сцены, как позади них уже громко играла бравурная музыка. Занавес морщился, раздвигаясь, по нему уже бежали цветные титры, и вот тогда раздавались настоящие аплодисменты — аплодисменты нетерпения, радости, любопытства. Темный зал оживал, головы поднимались. Дутр и Грета торопливо выходили следом за Одеттой. Владимир занимался пикапом. А они втроем отправлялись в кафе. Половина одиннадцатого. Слишком рано, чтобы идти в фургон спать. Они не привыкли освобождаться так рано и острее чувствовали себя неприкаянными, выбитыми из седла. Одетта выпивала одну рюмку ликера, вторую, третью. Она спешила растянуть между собой и миром легкую, зыбкую, почти незаметную пелену хмеля. Грета и Дутр ограничивались кружкой пива. Они сидели, думая каждый о своем и по очереди беря сигарету за сигаретой из пачки, которая лежала между ними на мраморном столике. Музыканты, одетые цыганами, играли венские вальсы. Дутр тайком смотрел на щеку Греты. Может, Хильда жива? Может, он увидит ее через секунду? Может, жизнь пойдет точно так же, как шла? Но та жизнь была адом. А нынешняя?

— Грета!

Она делала вид, что не слышит. Она смотрела на порт, на корабли, как лесной зверек, которого посадили на привязь. Мимо по тротуару шли матросы. Она вытягивала шею и долго провожала их взглядом. Она не слышала Дутра, замкнувшись в злопамятности и ненависти, словно в крепости. Рыдать? Унижаться? Взять ее силой? А потом? Самое страшное, что ни для одного из них троих никакого «потом» не существовало…

Они возвращались бульварами и молчали. С близких гор дул ветерок, принося запах нагретой земли и иной раз паленых листьев.

— Спокойной ночи!

Каждый поднимался в свой отсек. Каждый зажигал ночничок. Каждый мог стать самим собой и вернуться к своему горю, как возвращаются к книге, открывая ее на заложенной странице. Одетта наверняка принималась считать. Грета ложилась на пол среди подушек и мысленно снова шла ночью к реке. Дутр расхаживал туда и обратно. Он проложил себе дорожку среди реквизита и ходил по ней, сунув руки в карманы, изредка останавливаясь то перед фраком, висящим на вешалке, то перед свернутой в кольцо веревкой. Надо бы выкинуть эту веревку. Просто неприлично пользоваться ею после того, как Хильда… Да и номер с индийской веревкой провалился… В кинозале нет никаких приспособлений. Попробовали голыми руками — не вышло. Куда они отправятся после Тулона? Одетта писала старым друзьям, пытаясь спасти угасающий престиж семейства Альберто. Но сезон не был благоприятным. К тому же Одетте задавали затруднительные вопросы, спрашивали, почему она отказалась от прославившегося номера Аннегре? Отмечали, что молодому Дутру далеко до отца и при таких обстоятельствах…

После Тулона был Сен-Максим. Ангажемент на неделю в казино. Дутра с Гретой хорошо принимали. Дутр расхаживал между столиками, вытаскивая у восхищенных купальщиков зажигалки и пудреницы, показывая эффектные карточные фокусы. Одетта в уголке пила коньяк и смотрела, как работает Дутр. После представления она навела критику.

— Ты слишком быстро двигаешься, — сказала она. — Чем медленнее движения, тем больше они впечатляют. И говоришь ты слишком много. Представь, что я одна из зрительниц… Начинай, ты подходишь… наклоняешься… постарайся все-таки не смотреть на женщин как маленький хищный зверек… А дурища наша стоит навытяжку, как шпагоглотательница!..

Грета выслушала Одетту молча. И наотрез отказалась участвовать в номере с чтением мыслей.