Кирилл Казанцев - Высшая несправедливость [litres]

– А за участие надо заплатить, – оборвал его Денис, – сколько стоит вход в проект?

Тарновский помолчал, потом выдал так неохотно, точно под прицелом:

– По-разному, в зависимости от доли участия. Грачев захотел много, с него и спрос больше…

– А ты его чуть не обломал. Нехорошо, – укоризненно сказал Денис. Тарновский снова умолк, точно стыдно ему стало.

– Гаранина тоже захотела больше, и ты от нее избавился, так?

В ответ истинно гробовое молчание, даже показалось, что Тарновский просто отложил телефон и вышел, не желая продолжать разговор.

– Я выполнил свою часть, – сказал тот, – уговор есть уговор, не так ли? Нам здесь жить, ты верно заметил, и тебе, и твоей девушке, и твоему хозяину.

Браво, что еще. Все выяснил, обложился козырями и достает их по одному, точно волк клыки оскалил.

– Само собой, – сказал Денис, взглянул на лист-ведомость посещений, отложил, вышел в коридор. На холоде думалось лучше и соображалка работала быстрее.

– Садовская Юлия, она была у тебя десять дней назад. Она приходила насчет Грачева?

Это была просто догадка, никак по-другому связать два события Денис между собой не мог, бил наудачу, что называется. Снова тяжкое молчание, потом негромкий, откровенно наливавшийся злобой голос:

– Это мой бизнес, возвращать долги в том числе. Она пришла получить старый долг, заплатила, я все выполнил за свой обычный процент, мы с ней в расчете. Она получила свою часть, я свою…

– Подробности, – оборвал его Денис, – насчет долга очень интересно.

– Борзеешь, – показалось, что Тарновский ухмыльнулся. Помолчали еще с минуту, Денис ждал. Раздался глухой щелчок, точно зажигалкой щелкнули, потом Тарновский проговорил сквозь зубы:

– Ее отец занимался коммерцией в девяностые. Работал инженером на оборонке, завод сдох, он стал делать мебель. Дело пошло, он быстро раскрутился, и северские, они тогда держали городской рынок и весь тот район за больницей, запросили с него больше, чем обычно. Он отказался платить, даже нанял охрану, но не помогло. Сначала похитили жену Садовского и убили, потом выкрали его дочь…

– Это она была в спортзале?

– Все-то ты знаешь, – Тарновский уже откровенно усмехался, – да, она. А тогда ей было одиннадцать лет, и она отлично запомнила бандитов, и твоего Грачева в том числе. Он был среди них. Но ей повезло, отец выкупил ее у бандитов, а сам разорился и умер через полгода. А теперь она пришла получить долг, и получила. Я помню ту историю…

– Она получила деньги? – Денис смотрел через огромное окно в темноту, точно в космос. Никого, ни единой живой души за пределами пятна света от фонаря на воротах, и дальше будто тоже нет ни людей, ни городов, ничего, лишь черное небо, черный снег и прошлое, темное, точно кровь.

– Да, Гена передал ей оговоренную часть. Он умер, кстати.

– Земля стекловатой.

Моментально появилась картинка: Гаранина на снегу, и Гена ловко сворачивает ей шею. Даже показалось, что слышится негромкий хруст, Денис передернулся и обернулся. Никого, это из кухни, будто что-то упало на пол.

– Ты не прав, – сказал Тарновский.

– Ты тоже.

– Я выполнил свою часть, – снова сказал бандит, – твоя очередь.

– Можешь не волноваться. – Денис вернулся в кухню, прикрыл дверь. В тепле моментально разболелась голова, висок ныл, снова накатила тошнота.

– Конкретнее, – дожимал Тарновский, – подробности, как ты говоришь.

– Сжег, – сказал Денис и прикрыл глаза. Даже говорить стало трудно, язык не слушался, в голову точно ваты напихали.

– И копии оставил, – проговорил Тарновский. – Ты же понимаешь, что в случае чего я сразу пойму, откуда ноги растут.

– Успокойся, – Денис едва сдерживал злость, – не надо держать людей за дураков. Я тоже, кстати, пойму, если что. Будь здоров, бандит, Рите привет.

Отбился, выключил телефон, уставился в стенку перед собой. В душе черти колесом ходили, голова гудела. От злости аж руки тряслись, Денис потянулся за листками на подоконнике, выронил и ругался от души, пока не собрал их под столом. «Ведомость» посещений, мутное старое фото, явно переснятое с бумажного, с тремя веселыми парнями на нем. Фоном комната со шкафом-«стенкой», за стеклом виднеется хрусталь, рядом с дверкой край пестрого ковра. Двое в спортивных костюмах сидят за низким столиком с бутылками и закусками, выложенными в тот же хрусталь, скалятся радостно, один на голову выше другого, рожа длинная, зверски-радостная. Второй, широкомордый, рядом, упирает себе в коленку деревянный приклад «калаша» и тоже скалится. И третий между ними, Грачев собственной персоной, красавец-брюнет в свитере с узорами из треугольников и ромбов, смотрит серьезно, обнимая при этом парочку за плечи. Даже на размытом фото видно, что Костя почти не изменился с тех лет. Располнел, да, озверел, улыбается редко, но рожа и взгляд почти один в один, не ошибиться, не перепутать. Внизу приписка: октябрь 1993 год, и большие буквы: Р – Демоняра, от нее стрелка к длинному, А – Мстя, стрелка к «калашу», над головой молодого Кости еле заметное «Гр», Савонаролла.

И третий лист, до половины исписанный аккуратным гаранинским почерком, что-то вроде докладной записки. Кратко, сухо, с датами и фамилиями изложены и неудачная попытка северских отжать предприятие у Садовского, и похищение и убийство его жены, с указанием даже следователя, что вел тогда дело. В скобочках имелся и адрес этого следователя, ныне небольшого начальничка в структуре СБ огроменного ресурсного холдинга. Потом вскользь о похищении дочери Садовского, о переходе фирмы в другие руки, и дата смерти бизнесмена: декабрь 1995 года, почти четверть века назад. Насчет Демоняры история умалчивала, а вот Мстя, по сведениям Гараниной, здравствовал и поныне, держал в городе три ювелирных магазина и, похоже, не бедствовал. Ну и Костя, само собой, жив, здоров и тоже в полном порядке.

Денис перебрал бумаги еще раз, отложил, сел на диван. Голова уже не болела, немного ныл затылок, но слегка, точно перед дождем. И мысли улеглись, злость притихла, как и боль, выводы точно кто на блюдечке преподнес: у той истории есть три свидетеля, все живы-здоровы, и если старое дело оживет, то Косте придется продать бизнес, чтобы откупиться.

Денис посидел так еще немного, прошелся от окна до лестницы по коридору, постоял на площадке, оделся и двинул в город. Пока сначала ехал в маршрутке от своего поворота, а потом тащился пешком через заваленный снегом центр, все вспоминал девяносто пятый год. Себя вспоминал, что до выпускных оставалось немного, что уже вовсю думал, куда поступать, перебирал варианты, и по примеру отца решил-таки идти в общевойсковое училище. Получается, ему пятнадцать лет было, а Садовской десять, поэтому по школе он ее и не помнит, как и она его вряд ли. А еще в тот самый год выпускной класс их школы всем составом поехал в Москву в Большой театр, а на обратном пути их автобус загорелся. Почему – непонятно, говорили разное, вплоть до горящего окурка в канистре с бензином, что водитель таскал с собой на всякий случай и решил заправиться по дороге. Суть в том, что заживо сгорели больше двадцати парней и девушек, спасся только один, причем чудом, непонятно как выбрался из огня, потеряв там сестру. Сошел с ума, говорили позже, и руки на себя наложил лет через пять или шесть после, а тогда обгоревшие трупы из автобусного остова вытаскивали алкаши из местного вытрезвителя, так некому больше, и служб специальных на этот случай не было, да и страны самой, можно сказать, не осталось, а так, княжества местечковые. Вот о той истории год или больше разговоры ходили, слухами обросли, само собой, и трагедия до сих пор помнится. А о Садовских не говорили, а ведь дело было в тот же год, тоже весной, еще снег лежал, а эти сгорели в мае, в конце, в белую ночь, как свечки. То ли по времени две трагедии совпали, то ли много творилось таких историй, но своих погибших детей город помнил, а от коммерсантов точно открещивался: такого добра полно было и в те мутные времена, а сейчас и вовсе плюнуть некуда.