Сергей Майдуков - Месть Самурая

— Все на местах и знают, что кому делать, — ответил Голобородько. — Пронесем их по кочкам так, что опомниться не успеют.

— Никаких трупов.

— Я помню.

— Но чтобы эти твари сюда больше носа не смели сунуть.

— Не сунут, — уверенно произнес Голобородько. — Не они первые и не они последние. Сколько я таких повидал, Валерий Витальевич! Они борзые только до тех пор, пока им в рыло не насуешь.

— В рыло мало, — сказал Валерий. — Их нужно не только проучить и отвадить. Их нужно припугнуть как следует.

— Припугнем, Валерий Витальевич. Приползут к своему Карену в таком виде, что он сто раз подумает, прежде чем опять кого-то посылать.

— Мало! — повторил Валерий. — Он должен забыть о моем долге и вообще о моем существовании. Чтобы усвоил, с кем имеет дело.

— Усвоит.

Голобородько кивнул и переступил с ноги на ногу. Впервые усы придавали ему вид не провинциальный, а воинственный.

— Тогда я звоню, — сказал Валерий.

— Звоните, Валерий Витальевич. И пожестче с ним.

Валерий поднес мобильник к уху. Разговор он начал с того, что обвинил Карена в том, что его парни напали на беззащитную женщину.

— Это предъява? — спросил Карен.

— Оставь свой блатной жаргон, — сказал ему Валерий. — Ты повел себя так, что больше я тебе ничего не должен.

— Что ты там чирикаешь, птенчик?

— Я у тебя деньги не брал, Карен. Долг фиктивный. На самом деле ты ничего не потерял.

— То есть ты в отказе?

— Так это на твоем языке называется? — уточнил Валерий. — Тогда считай, что в отказе. Твое счастье, что я человек добрый. Не спрашиваю с тебя за твоих остолопов. Но, может, спрошу. Если хоть раз еще о себе напомнишь, Карен. Заруби себе на носу.

— Круто, — оценил Голобородько, когда разговор закончился. — Хорошо нажали, Валерий Витальевич.

— Думаешь, он проникся?

— Пока что не до конца. Но скоро проникнется. Разрешите идти, Валерий Витальевич.

— Иди… Стой! Моих привезли?

— Валерия Викторовна и Виктория в ВИП-зале, — ответил Голобородько. — Там их ни одна сволочь не достанет. Вы тоже из кабинета не выходите.

— Нет, я погляжу, — строптиво возразил Валерий. — Хочу собственными глазами увидеть, как вы с этими подонками расправитесь.

Зрелище и впрямь получилось впечатляющим. Карен прислал свою бригаду почти сразу, не дожидаясь ночи. Отморозков было семеро, то есть почти в два раза больше, чем бойцов Голобородько, включая его самого. Но численный перевес и даже наличие огнестрельного оружия не дали пришельцам никакого перевеса.

Все дело было в правильном распределении и применении силы. Семерка Карена была атакована неожиданно и жестко. Это произошло в приемной, куда их безропотно пропустил якобы перетрусивший охранник.

И началось!

Валерий наблюдал за сражением из своего кабинета посредством видеокамеры. Телохранители во главе с Голобородько выскочили из длинного стенного шкафа, где засели, как только получили сигнал. Охранник, сопровождавший семерых бандитов, перекрыл им путь к отступлению. Это была даже не драка — избиение.

Охранники Валерия орудовали бейсбольными битами, воспетыми современным кинематографом. Они действовали слаженно и беспощадно. Дубинки так и ходили по головам и рукам, пытавшимся прикрыть эти головы. Звуки ударов долетали до Валерия сквозь запертую дверь. Он весь дрожал от возбуждения, чего никогда не удавалось добиться ласками его любовницам.

— Так! — приговаривал он в самозабвенном исступлении. — Так их, так!

Семеро пришельцев были сбиты с ног, но и тогда их не оставили в покое. Двое охранников по очереди подтаскивали избитых к Голобородько, а тот завершал начатое, дробя битой пальцы, зубы или ребра.

По окончании экзекуции никто из бандитов не был в состоянии не то что идти — ползти. Их выволакивали из разгромленной приемной за ноги и выносили через черный ход на улицу. Там они были заброшены в микроавтобус и вывезены за город, где их попинали еще немного, скорее для порядка, чем из необходимости.

Все семеро были выведены из строя на недели или даже на месяцы. Кроме того, они были унижены и деморализованы, что не могло не отразиться на их бойцовских качествах.

— Больше вы их не увидите, Валерий Витальевич, — сказал Голобородько со знанием дела. — Мне не впервой бандитов на место ставить. Чем с ними жестче, тем они сильнее хвосты поджимают. Всего на Карена десятеро работают, я по полицейской базе пробил. Шушера. Никого авторитетного или с ходками за плечами. Карен думал вас на испуг взять.

— Не получилось, — мрачно усмехнулся Валерий.

— Не получилось, — подтвердил Голобородько. — И уже не получится. Так что спите спокойно, Валерий Витальевич.

Он не подозревал, что у этого вроде бы невинного пожелания имеется второй, зловещий смысл. Что очень скоро его шеф действительно уснет — тем холодным сном могилы, о котором писал поэт Лермонтов, знавший в этом толк.

Створчатые двери сомкнулись за спиной Самурая. Взревел двигатель. Автобус покатил прочь, осчастливив прощальным выхлопом. Стало тихо и безлюдно. Как раз так, как любил Самурай. Он любил и ценил одиночество. Теперь ему предстояло насладиться этим состоянием в полной мере. Осень он решил провести вдали от цивилизации. В том самом гордом одиночестве, которое было так близко его натуре.

Для этого у него имелась небольшая загородная дача, о которой мало кто знал. Именно туда Самурай направлялся, не воспользовавшись такси по той простой причине, что при поисках людей всех таксистов опрашивают в первую очередь. Ему не хотелось, чтобы его искали и тем более нашли. Он повесил на плечо увесистую сумку и зашагал в направлении дачного поселка.

Вечерние сумерки стремительно густели, вокруг не было ни души. Только он один на целом свете. И это было правильно, потому что так оно и было на самом деле. Человек всегда одинок, даже когда ему кажется, что он окружен близкими, понимающими людьми. Никто никого не понимает. Даже самих себя люди не знают, так что же тогда говорить о других.

Минувшей ночью мать рассказала Самураю историю его рождения. Он уже готовился ко сну, когда она вошла в комнату.

— Поговорим?

«С телевизором своим разговаривай», — мысленно ответил он, но вслух произнес совсем другие слова:

— Смотря о чем.

Мать села на кровать и виновато призналась:

— Ты так вырос, так изменился… Совсем другой стал. Чужой какой-то.

— Я всегда чувствовал себя чужим, — сказал Самурай.

— Я тоже, Коля. — Она вздохнула. — Знаешь, мне иногда казалось, что тебя подменили в роддоме.

Он покосился на нее. Алкоголь все еще действовал на нее и развязал ей язык. Может, лучше выпроводить мать из комнаты, пока она не наговорила откровений, о которых потом будет жалеть?