Сергей Майдуков - Лютый беспредел

Не отрывая губ, Геннадий Ильич лег сверху. Ольга развела ноги, но он всякий раз попадал не туда. Она помогла ему очутиться внутри нее. Там было горячо и сухо. Ее пальцы были холодными и жесткими. Он продвинулся глубже, и у них начало понемногу получаться.

— Не спеши, — попросила она, слегка задыхаясь. — Больно с непривычки.

— Привыкай, — сказал он. — Теперь мы часто будем.

Она со свистом втянула воздух сквозь зубы, как делают, когда обожгутся или поранятся. Это неожиданно распалило Геннадия Ильича до такой степени, что он был вынужден остановиться. Ольга не угадала его состояния. Ее ноги поднялись и легли на его поясницу, скрестившись там. Геннадий Ильич больше не мог сдерживаться. Все кончилось быстро и конвульсивно.

— Ну вот, — пробормотал он виновато. — Как мальчишка.

— Не уходи, — попросила она, часто дыша. — Двигайся. Еще немного… немного…

Он подчинился. Опьянение страстью прошло, и теперь он мог следить за ней и выражением ее лица. Она так и не открыла глаза. Резко привлекала его к себе, задавая темп толчкам. Ей понадобилась минута или чуть больше. Ее губы искривились, как будто она собиралась расплакаться. Тело под Геннадием Ильичом отвердело и завибрировало, затрепыхалось, а потом обмякло.

Ольга вздохнула и открыла глаза. Они смотрели друг на друга с расстояния десяти или пятнадцати сантиметров.

— Я все испортила, — сказала она. — Нужно было тебя отпустить.

— Не нужно, — возразил Геннадий Ильич и вдруг с удивлением обнаружил, что готов к продолжению.

С ним такого давно не бывало. С молодости, когда никак не удавалось насытиться обладанием женского тела. Он подвигался, давая Ольге понять, что все только начинается.

— Подожди, — попросила она. — Перевернись на спину. Теперь я сверху.

Геннадий Ильич дал ей возможность поменять позицию. Ольга не села на него в классической позе наездницы, а легла, и это было восхитительно. Несколько раз они одновременно приближались к оргазму, но замирали, пережидая, чтобы растянуть удовольствие. Когда терпеть стало невозможно, они довели начатое до конца и некоторое время лежали рядом, задыхаясь, не в состоянии пошевелить пальцем. Простыня под ними была влажной. За окном стелилась метель, а у них было лето в разгаре.

— Это, наверное, ужасно, но я счастлива, — пробормотала Ольга. — И хотя я чувствую себя предательницей, но все равно счастлива.

— Я тоже, — сказал Геннадий Ильич.

Он приподнялся и лег, потому что у него закружилась голова.

— Тебе плохо? — спросила она встревоженно.

— Мне хорошо, — ответил он.

И это было правдой. Они были живыми и имели право на счастье. Кому станет легче от их скорби, от их траура? Мертвым? Но и Геннадий Ильич, и Ольга тоже умрут в свое время, и разве захотели бы они, чтобы близкие горевали о них до конца дней? Все люди смертны, и это уравнивает их.

— Будем спать? — пробормотал Геннадий Ильич.

— Давай, — согласилась Ольга. — Только возьми меня за руку, ладно? Чтобы не оказалось, что все это приснилось.

Он взял ее за руку, и они закрыли глаза, сблизив головы на одной подушке. Олины волосы щекотали Геннадию Ильичу нос, но он их не убирал. Это ему не мешало, даже наоборот. Ему было приятно, что она рядом. Ее близость нужна была ему всякая — не только та, что заставляет рычать, стонать и терять голову от перевозбуждения. Ольга лежала возле него, сейчас ему было этого достаточно.

Он не мог не вспомнить Люсю. Разве он ее не любил? Любил. Но это было другое чувство. Разных людей мы любим по-разному. Детей, родителей, женщин, друзей. Мы любим их всех, но это не одно и то же. У любви так много оттенков и градусов, что невозможно дать ей точное определение. С одними людьми хорошо, с другими плохо. Мы тянемся к тем, которые рождают в нас положительные эмоции, и называем это любовью.

В конце концов, мороженое и кофе мы тоже любим, разве не так?

И что в таком случае называется любовью? Влечение. Мы любим то, к чему нас тянет.

Геннадий Ильич улыбнулся, довольный точностью своего определения, и уснул. Улыбка так и осталась на его губах, и, пробудившись, он вспомнил о том, что теперь ему хорошо. Захотелось сказать Ольге что-нибудь приятное. Он слышал, как она плещется под душем, представлял ее себе и испытывал спокойное, ровное радостное чувство, которое посещало его так давно, что казалось совершенно новым, незнакомым.

Когда Ольга вошла, он сообщил ей, что любит ее, и она повторила три его слова, добавив свое «тоже».

«Я тебя люблю» и «я тебя тоже люблю»… Ах, если бы каждое утро людей начиналось с этих признаний! Но это было уже из области фантастики, а фантастику Геннадий Ильич не любил, поэтому занялся делами практическими: сел за компьютер и, ознакомившись с местными новостями, доложил Ольге:

— Мы правильно делаем, что покидаем поле боя. Бандиты сами перемолотят друг дружку. Все к этому идет.

— Надеюсь, — сказала Ольга. — Тебе масло сливочное или подсолнечное?

Они позавтракали кукурузной кашей и стали пить кофе. Геннадий Ильич по традиции заявил, что с кофеином пора завязывать.

— Давай прямо сейчас, — предложила она.

Он заглянул в свою чашку, проверяя, сколько там еще осталось, и сказал:

— Хорошо бы. Вредная штука. Но вкусная, зараза!

— Тогда завтра бросим, — согласилась Ольга. — Заварить еще?

— Можно, — согласился Геннадий Ильич. — Раз завтра все равно бросаем.

Сидя за столом, они стали строить планы. Это было приятное занятие. В планах не было места неприятностям, осложнениям, огорчениям и вообще неожиданностям любого рода. Булькнул мобильник Геннадия Ильича, он прочитал сообщение и с некоторым удивлением объявил:

— Пенсия пришла. Отдел кадров подсуетился. Быстро управились.

— А как быть с моими деньгами? — спросила Ольга. — Накоплено у меня не так уж много, но жалко бросать.

— Пусть лежат, — решил Геннадий Ильич. — Твои счета наверняка арестованы. Когда уедем за границу, попробуем сделать переводы онлайн. А пока придется довольствоваться малым.

Сказав это, Геннадий Ильич призадумался. Он вспомнил о существовании Алика Осипова и о проделках этого паскудника. Дом, доставшийся парню от родителей, выглядел богато. Должно быть, ему перепали также их сбережения и всякие другие материальные блага. А что, если не убивать его, а взять с него плату за фокусы с бомбами? Это было бы справедливо. Пусть откупается. Деньги позволят ускорить процесс изготовления новых документов для Ольги. Можно будет уложиться в неделю или две. Так стоит ли соблюдать щепетильность? Кому она нужна? Или все-таки не скатываться до шантажа и вымогательства?

Положительный герой, каким его привыкли изображать и видеть, вряд ли опустился бы до такого. Но разве не все средства хороши, когда речь идет о жизни и смерти? В особенности о жизни и смерти любимого человека…