Сергей Майдуков - Лютый беспредел

Люся была в курсе этих трех железных правил мужа, но все равно напрягалась всякий раз, когда он отмечал праздники с сослуживцами или находил повод открыть бутылку дома. За почти двадцать лет ужас от былых пьянок не прошел, и она не чувствовала себя спокойно, пока Геннадий Ильич не отодвигал стакан и не вставал из-за стола. Он не сомневался, что так будет и на сей раз, но относился к причудам супруги с пониманием. Сам виноват.

Таково было еще одно его жизненное кредо. В неудачах своих винить не окружающих, а конкретно себя. Это было по-взрослому. Слишком давно Геннадий Ильич вырос из коротких штанишек, чтобы чувствовать себя никчемным сопляком, за которого все решают и делают другие. Генерал Харламов, конечно, свинья редкостная, но разве он запрещал Геннадию Ильичу поступить в училище или строчить рапорты, добиваясь перевода на новую должность? Сам мирился со своим положением, сам боялся нарушить комфортное равновесие, вот и расхлебывай теперь. Получите и распишитесь, товарищ отставной майор. И про хобби, про хобби не забудьте.

Что ж, увлечений у Геннадия Ильича хватало. Он любил читать и слушать музыку. Но настолько ли сильно, чтобы заполнить огромную брешь, образовавшуюся во времени? Пустота размером в десять-двенадцать часов в день. Это что же получается? Люська будет ходить на работу, а он дома сидеть? Костяшками домино во дворе щелкать? Так ведь нет давно никаких доминошников и шахматистов, повывелись. Придется Геннадию Ильичу в одиночку выкручиваться.

«Найду себе работу, — решил он, переборов искушение открыть бутылку и накапать себе пятьдесят целительных капель. — Все как-то устраиваются. Что, я хуже других? Руки из правильных мест растут, и между ушами кой-какой запасец мозгового вещества имеется. Не пропаду. А хобби свои пусть, вон, генералы наращивают. Им нужнее. Они, небось, и гвоздь самостоятельно в стену загнать не могут. Пусть хоть марочки со значками перебирают. Как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не какало. Или не плакало? В общем, и то и другое».

Люся пришла с работы всего на полчаса раньше, а не на два, как обещала. Выглядела суетливой, но веселой и какой-то похорошевшей. Глаза так и сияли, как звездочки. Она была на десять лет младше Геннадия Ильича, а сегодня вообще могла сойти за тридцатилетнюю. Свой подарок он получил утром — псевдояпонскую беспроводную бритву и флакон одеколона к ней, — так что на сей раз Люся ограничилась поцелуем.

Это она так думала, что ограничилась.

Все, что пережил сегодня Геннадий Ильич, требовало выхода. Он был как банка со сгущенным молоком, которую поставили вариться на сильный огонь: еще чуть-чуть — и лопнет. Люся успела только протестующе вскрикнуть, когда он сгреб ее в охапку и, словно бы вальсируя, стал теснить в спальню.

После возвращения Сергея из армии это была единственная комната, где могли уединиться супруги Карачаи, поскольку гостиную пришлось отдать в его распоряжение. Раньше спальня выполняла функции детской, а вторую, более просторную комнату занимали родители, но теперь их мальчик вырос и ему было бы тесно в клетушке три на три метра. Там помещалась только кровать, старинный шифоньер и трюмо с треснутым зеркалом. Люся постоянно требовала заменить зеркало, утверждая, что трещина не к добру, но ничего плохого не происходило, а Геннадию Ильичу вечно не хватало времени на поиски мастерской.

Его устраивало зеркало. Его устраивала малюсенькая спальня, где двоим было не развернуться, если только они не лежали. И его во всех отношениях устраивала жена. Грудь у нее была большая, спелая, а талия сохраняла если не девичьи, то близкие к тому параметры. Такую фигуру, как у Люси, Геннадий видел только однажды. В кино. Это был какой-то старый итальянский фильм. Названия он не помнил. Имени киноактрисы тоже. Ему это и не требовалось. Ему было достаточно Люси. Ему не было необходимости представлять себе на ее месте другую. Это всегда была она. И во время секса, и в остальной жизни.

— С ума сошел! — возмущалась она. — Сейчас Сережа придет.

— Не придет, — бормотал он, целуя ее в шею под ухом. — Празднуем вдвоем.

— У меня сумка не разобрана. И не готово ничего.

— Поужинаем любовью, — ответил Геннадий Ильич, бессознательно цитируя какой-то анекдот.

Когда они рухнули на кровать, каждый из них на всякий случай вспомнил, что в изножье днище провалилось и теперь покоится на двух стопках томов детской энциклопедии.

Поскольку Люсины протесты не показались Геннадию Ильичу слишком уж настойчивыми, он все же раздел ее и разделся сам. Она смотрела на него не страстно и не притворно-сердито, а почему-то виновато.

— Мне в ванную нужно, Гена.

Не возражая, он приподнялся.

— Иди.

Она зачем-то собрала все свои вещи и выскользнула из спальни. «Странная она какая-то, — отметил про себя Геннадий Ильич. — И что у нее с сосками? Как будто воспаленные. Натерла, что ли?»

Он хотел спросить, но, когда Люся вернулась, все посторонние мысли вылетели у него из головы. Осталась только одна. Не пролиться в первые же минуты. Это была очень важная и очень непростая задача. Геннадий Ильич и до ста сосчитал, и левую руку изгрыз чуть ли не до крови. Но сдерживался. Ждал, когда жена выйдет на финишную прямую. У нее это всегда сопровождалось покашливанием. Если кашлянула, то вот-вот вскрикнет.

«Ну! — мысленно торопил ее Геннадий Ильич. — Ну? Давай. Давай».

Вместо того чтобы прислушаться к его мысленным призывам, она попросила:

— Сам, Гена. Хорошо? Сам.

— Почему? — не понял он. — Что не так?

— Больно, — пожаловалась Люся.

— Тогда, может, не надо?

Геннадий Ильич сделал движение, чтобы приподняться. Она схватила его за поясницу. Этого хватило, чтобы он позабыл обо всем и взорвался, запульсировал, обмяк в изнеможении.

— Все в порядке? — спросил он, полежав на Люсе меньше обычного.

— Да, — коротко ответила она, вставая.

— Провериться надо. Сходи к специалисту.

— Уже была.

Хмыкнув, Люся исчезла.

Через полчаса они уже сидели за столом, готовясь к пиршеству. Геннадий Ильич разлил водку по рюмкам, отметив про себя, какое пристальное наблюдение ведется за его рукой и бутылочным горлышком. Люся произнесла тост. Они выпили и налегли на еду. У обоих разыгрался аппетит. Лишь утолив первый голод и опрокинув вторую стопку, Геннадий Ильич вспомнил о неприятностях на работе, если это можно назвать неприятностями.

— Меня сегодня поперли, — сообщил он, подставляя тарелку под картошку, накладываемую Люсей.

— Что значит поперли? — нахмурилась она. — За какие такие подвиги?

— Возраст. Начальство решило, что мне на пенсию пора.

Люся села, отставила миску с дымящейся картошкой и помолчала, глядя в стол. Потом подняла взгляд на мужа и поинтересовалась: