Сергей Майдуков - Жестокая справедливость

А может быть, он надеялся, что в очередной раз обернется и увидит позади Дашу Шутову? Все оказалось наваждением, бредом, дурным сном. Вот сейчас бросит Лагутин взгляд через плечо, а там будет она. «Антон, — крикнет, — ты почему ушел без меня? Обещал же никогда не бросать меня одну!»

Ее не было, но она кричала в глубине его души. Эту самую фразу. Снова и снова. И что он мог ответить на это? Чем оправдаться? «Я думал, что с тобой все в порядке, и поехал догонять врагов…» Устроило бы это Дашу? Нет, ее это не устраивало. Он бросил ее. Смертельно раненную, умирающую на солнечном асфальте. Совсем одну, потому что все, кто стоял рядом и пялился на нее, не в счет. Они ничем не могли помочь Даше. А Лагутин — мог. Останься он с ней, и она бы удержалась в этом мире. Просто ей не за кого было зацепиться. Она была как утопающая… маленькая тонущая девочка, которая надеялась, что ее спасут.

Он не спас. Нашел себе дело поважнее. И теперь придется довести это дело до конца, чтобы было хоть какое-то оправдание своему поступку. Хотя оправдываться особо не перед кем, разве что перед собой.

А себе Лагутин не поверит и себя он не простит.

Он обернулся в двадцатый или в тридцатый раз. Отель исчез из виду. За поросшими сорняками дюнами виднелась неровная линия летних коттеджей, более или менее похожих друг на друга, как будто их мастерил один и тот же человек, утративший способность придумывать что-нибудь новое. Оставив их позади, Лагутин остановился у кромки воды и сложил свое снаряжение на песке. Все это добро, включая два длинных охотничьих ножа, было приобретено накануне и приятно пахло новизной. Ножи в ножнах до поры до времени были спрятаны внутри свернутого плотика и надежно крепились к набедренному поясу, который Лагутин не спешил надевать.

Несколько минут он стоял, глядя на море, разминая руки и пальцы, избавляя их от напряжения, в котором они находились при кажущемся покое. Как и весь Лагутин, от макушки до пят. Порой ему чудилось, что его вены и сухожилия сплетены в тугие тросы, мешающие свободно двигаться и дышать. Ненависть была тому причиной. А горе — оно испепелило душу дотла и ушло, потому что стало нечего терзать. Лагутин больше не испытывал сожаления и печали. Он ненавидел, и одного этого чувства было ему достаточно, чтобы жить дальше.

Сегодня за скудным завтраком, состоящим из полусладких галет, джема и молока, Лагутин вспомнил их последний завтрак с Дашей. Она решила накормить его блинами, которые пекла в первый (и, так получилось, что в последний) раз в жизни. Всякий раз, сбрасывая со сковороды лохмотья из плохо пропеченного или подгоревшего теста, она бодро приговаривала:

— Первый блин комом, первый блин комом!

— А десятый? — осведомился Лагутин. — А двадцать пятый?

— Я всего пять пожарила! — оскорбилась Даша.

— Лиха беда начало, — сказал он. — Давай покажу, как это делается.

— Ой! — воскликнула она, восхищенно наблюдая, как он подбрасывает и переворачивает в воздухе круглые блины на раскаленной сковородке. — Где ты этому научился?

— Дома, — неохотно ответил он. — В детстве.

— У мамы? Или у бабушки?

— Сам, — сказал Лагутин. — Мама не пекла блинов. А бабушек у меня не было. Вернее, были, конечно, но я их не помню, потому что не видел. Возможно, ни разу. Мы все время куда-то ездили. Меняли одну воинскую часть на другую, но на самом деле все оставалось прежним. Солдаты, щиты наглядной агитации, заборы, газоны. Меня тошнило от вида сапог и запаха гуталина. И друзей в детстве у меня не было. Только товарищи по играм.

— И ты пек блины, — тихо произнесла Даша.

— Да, — подтвердил он. — Очень уюта хотелось. В одной книжке я прочитал про детей, которые сидят за столом и спорят, кому достанется первый блинчик, пока мама возится у плиты. Она их ругает, но получается совсем не зло, а как-то по-доброму. И от этого еще уютнее становилось. Мне очень хотелось попасть за тот стол. Я сто раз перечитывал ту книжку.

— Как она называется?

— В том-то и дело, что не знаю. Она досталась мне из армейской библиотеки уже без обложки, а я был слишком маленький, чтобы догадаться искать название на страницах. Знаешь, его раньше внутри книги можно было найти. Мелкими такими буквами. Судя по именам героев, это была чешская или венгерская семья.

— Я отыщу тебе эту книгу, — решительно произнесла Даша.

— Глупости, — отмахнулся Лагутин. — Как ты себе это представляешь? Пойдешь по библиотекам стеллажи обшаривать?

— Ты забываешь, что мы живем в век Интернета. Назовешь мне имена, какие помнишь, и я буду гуглить, пока не найду.

— Было бы здорово, — обрадовался он. — Давай сейчас?

— В ОВИР опоздаем, — резонно возразила Даша. — Потом.

Это «потом» так никогда и не наступило. Они поехали в ОВИР вдвоем, а вернулся домой Лагутин один. И ему вовсе не хотелось искать детскую книгу про чешскую или венгерскую семью, уплетающую румяные блинчики. Потому что ему семья не светила теперь уже точно. До конца своих дней он был обречен жить один и надеялся лишь, что дней этих будет не слишком много.

Без Даши получалась не жизнь, а тоска зеленая. Это была необъяснимая загадка. Он ведь не любил ее по-настоящему. Не вздыхал, не любовался ею безотрывно, его не тянуло писать стихи, покупать охапки цветов или хохотать, как ненормальный, а именно этим, по глубокому убеждению Лагутина, занимались все влюбленные. У них с Дашей все было иначе. Да, они порой говорили о чувствах, однако гораздо чаще просто болтали о пустяках, спорили по мелочам или вообще ссорились. Какая же это любовь? Тогда почему сейчас мир опустел? Почему сделался таким неприветливым без Даши? И что теперь делать Лагутину в этом мире?

Даже море не радовало. Лагутин вошел в воду по колено и стал смотреть на мелких зеленоватых рыбешек, клюющих его ступни. Даше бы понравилось. Она, наверное, взвизгивала и пищала бы от щекотки.

Лагутин посмотрел вдаль, туда, где должна была находиться женщина, убившая Дашу.

— Скоро увидимся, сука, — прошептал он. — Жди.

Вода сегодня была очень спокойной, без волн и даже без ряби, за исключением медленного, нежного, едва заметного волнения, которое омывало прибрежный песок кружевной пеной, касающейся пальцев его ног. Он вспомнил, как любил всегда приезды на море и первые заплывы, заряжающие энергией на весь день. Сейчас дополнительная энергия Лагутину была не нужна. Ему хватало той, что вырабатывалась внутри. Это была очень темная, очень злая сила, которую, если дать ей выход, уже не загонишь обратно.

Выйдя из моря и стоя на коленях в песке, Лагутин с помощью компактного ножного насоса надул плотик. В магазине такие именовались надувными матрасами, но он предпочитал свое название. На матрасах спят. На плотах плавают. Тем более что этот, приобретенный в Барселоне, не имел подушки, зато был снабжен клиновидным носом. Достаточно устойчивое и быстроходное устройство для одного человека.