Сергей Е.ДИНОВ - Пастель для Галатеи

По заказу комитета по архитектуре Марат множество раз фотографировал этапы восстановления храма, мозаичных панно внутри здания, и решил для себя однозначно, что храм как музей – на день или два, – для человека праздного, люда приезжего, без особой веры в голове и всём своём существе.

Храм как храм – человеку для отдохновения души на всю его земную, телесную жизнь.

В легкомысленной своей прогулке по городу Марат очнулся, когда увидел перед кафе «Пират» сияющую белую красотку «бмв». Привычно и деловито огляделся по сторонам, на ходу вынул из кофра чёрный пакет, сунул, как в щель почтового ящика, в приоткрытое зеркальное окно машины. Сунул, не глядя, как бы ненароком, и пошёл дальше, будто ничего и не произошло. Игра в секретного агента случилась, неприметная стороннему взору. Было выполнено ко сроку ещё одно деликатное поручение неделикатных силовых структур правящей верхушки. Марат учился зарабатывать деньги везде, где мог, и на всём, что подворачивалось под руку. Похоже, это пока удавалось. Халтура наползала одна на другую, и порой, с очередного похмелья, фотограф начинал путаться: кому сдавать трупы, кому – голые задницы, кому – компромат, а кому – свадьбы и застолья. Но роковых проколов пока не случалось.

Перед собором у Конюшенного моста раскинулся табор лотошников с сувенирами. Войлочные, краснозвёздные будёновки, армейские фуражки, плюшевые ушанки были навалены на составленных столах, словно после штурма Зимнего. Подходили в одиночку пугливые гости, дорогие, иноземные. Примеряли полковничий мундир танкиста с подлинными боевыми наградами, шинельку офицерскую голубого сукна на барское плечо прикидывали. Любовались в зеркала, любезно и подобострастно подставленные.

Куклы, шкатулки и прочая псевдорусская матрешонь была расставлена заботливо, аккуратными рядками, сверкала яркими красками, глянцевыми боками. Подходи – покупай. Не жалей валюты на деревянные прорусские забавки. Торговцы называли цены в долларах. Покупали мало, больше приглядывались.

Подкатывали сверкающие аквариумы автобусов. Выбегало долгожданное стадо скупых иностранцев. Фотографировались на фоне великолепного храма, построенного на крови.

Марата догнал сопливый пацанчик в драной джинсовке. «Алиса», «Кино», «ДДТ» было криво начертано на его спине шариковой ручкой. Малолетний курьер подёргал фотографа за кофр, передал пухлый конверт, подождал «на чай». Марат вяло заглянул в конверт, утаил удовольствие в сдержанной улыбке от увиденного.

– Извини, старик, одни сотни. Баксов.

Пацан утёрся грязной бахромой рукава.

– На Стрелке отдашь, – сурово заявил он. – С процентами!

Марат уже отвлекся, нервно выдернул из кофра фотоаппарат с длиннофокусным объективом. На площадь перед Спасом влетел вороной конек-горбунок. В седле, уцепившись в густую гриву мультяшного скакуна, крутилась-вертелась на пони девчонка-блондинка в чёрной коже от шеи до пят. Пунцовые щёки пылали во всё лицо юной всадницы. Вздёргивая головой, она лихо откидывала белые гладкие волосы с глаз. Ах, хороша была наездница! Хороша!

Фотограф самозабвенно фиксировал на плёнку это крохотное событие.

– И-и-и! – неожиданно тонко завопил конёк. Завернулся пируэтом, зло перецокнул копытцами по брусчатке.

– Большие кони тут пробегали? – вскрикнула всадница. – Нет?!

– У-у-у! – завыли от восторга лотошники и туристы, залопотали на всех языках.

Юная всадница, серьёзная и решительная, будто перед очередным штурмом Зимнего дворца, лихо гарцевала, таскала конька за гриву из стороны в сторону, позировала в своё удовольствие с гордым видом комиссара. Туристы плясали вкруг неё вприсядку с цветными «мыльницами», фотографировали, останавливая на мгновение наездницу сполохами блицев в самых невероятных позах и пируэтах. Марат выхватил из кофра ещё один фотоаппарат – автоматический «никон».

– На Зимний! Туда?! – крикнула всадница, перекрывая восторг толпы, пихнула конька под бока каблучками сапог.

– Туда! – замахали лотошники единодушно. – И налево!

– Фр-р-р! – возмутился микроконь, взбрыкнулся, крутанулся волчком, едва не сбросив лихую захребетницу.

На ватных, полусогнутых ногах Марат переместился вплотную к наезднице, с колена прощёлкнул в единый миг остатки плёнки.

– Эй, Царевна-Лягушка! Остановись! – крикнул Марат кожаной всаднице, потянулся к девчоночке с сотней долларов в руке. – Возьми! На корм! Коньку-Горбунку! И давайте, наконец!.. давайте, штурмуйте всех этих тварей!

– Не! У нас там сбор! – ответила суровая юная всадница, растворилась в широкой белозубой улыбке, по-детски открыто улыбнулась, выдернула из руки Марата иноземную купюру, хлестанула скакуна по боку веточкой с листиками. И сорвалась галопом. Понеслась. К Зимнему.

– Господа! – истерически заорал Марат, намеренно кортавя. – Поздгавляю! Наши в гогоде!

И заржал по-идиотски, счастливый, обезумевший от радости полученных кадров забавного происшествия.

П О М П А Д У Р Ы И П О М П А Д У Р Ц Ы

В таинственном сумраке старинных дворцовых апартаментов проходили съёмки «глянцевой» эротики. Дело для возрождённого града Петрова было новое, невиданное. Воплощались самые дерзкие аристократические изыски молодых и бородатых, новых клипмейкеров. Роскошь былого давила неподдельной дороговизной. Тяжёлый блеск позолоты, сияние венецианского стекла и зеркал нависало над бархатным убранством позднего классицизма мебели и мозаичным мрамором полов.

На мягких царских перинах нежилась полуголая девица в голубом высоком парике «а-ля XVIII век», с ровным кофейным загаром по всему телу, как у заморской куклы с собачьей кличкой Барби, с такими же ровными резиновыми формами, предназначенными для показа журнальной псевдопохоти. Приятно удивляло природное естество обнажённой отечественной натуры, не тронутой ни изнуряющей западной диетой, ни физическими упражнениями, ни силиконовыми вставками. Год или два и девушка развалится, расползётся от попоек и праздного безделья. Но пока ещё молодой организм держал форму. Влажные губы модели, безупречная кожа и педикюр с кровавым маникюром призывно и п о шло бликовали в пересвете галогена.

В гулком зале затвор «хассельблада» клацал будто нож гильотины, отрезая всё лишнее. На Марата, ползающего на коленках под кинокамерой, злобно шикали и рычали. Но фотограф вошёл в экстаз творчества и старался доснять широкоформатную плёнку, не обращая внимания на замечания киношников.

Страждущая и томная, девица растекалась глянцевым телом по снежному шёлку. И вся дышала, дышала эротикой. «На-те же, возьмите меня!» – взывала она каждым изгибом своего великолепного тела. В сумраке, за пределами съемочной площадки притаилась бригада подручных режиссера.