Алексадр Хан-Рязанский - Я связал себе жизнь, суровыми неласковыми нитками…

В дни, когда на улице метёт сумасшедшая пурга и мороз выше пятидесяти, на работу нас не водили и все узницы, запертые в бараках, вспоминали своих детей, семью и свою жизнь на воле. Разоткровенничалась и подруга сестры, она, задумчиво теребя ватную подушку, с горечью произнесла, оглядываясь по сторонам, – Знаешь, страшно не родить, страшно подумать, что ждёт этого ребёнка в будущем. Теоретически, отбыв срок, я имею право забрать своего ребёнка, при условии, что ребёнку не исполнилось три года на момент освобождения матери. Но это теоретически, в действительности же, после трёх лет ребёнка у меня изымут и отправят в детский дом, в какой – мне никогда этого не узнать. Меня, скорее всего, после рождения ребёнка, как правило, лишат родительских прав, и даже отбыв срок, я не смогу восстановить свои материнские права. Условия в детдомах очень ужасные: дети умирают от голода и холода. Судьбы детей, рождённых за колючей проволокой, будут складываться тяжело и непредсказуемо. Детей врагов народа в детдомах не жалуют, ежедневно избивают, забирают у них еду, насилуют, не взирая на возраст. Да что я тебе рассказываю, мы с тобой сами прошли в детдомах все эти круги ада. Вот чего я боюсь. Но самое страшное – ломать ребёнка будут идеологически, методично править психику через колено и настраивать против нас, якобы не путёвых родителей, врагов народа. По прибытию в детдом сразу поменяют фамилию, заставят отказаться прилюдно и осудить родителей, внушая, что они были врагами советской власти. Если малыши – эти ещё не до конца поймут это, но вот школьникам будет совсем тяжко, им настоятельно будут рекомендовать забыть своих родителей, сторониться их, испытывать стыд и нетерпимость и даже ненавидеть – ведь вождь советского народа никогда не ошибается. Подруга, если со мной что-нибудь случиться, дай слово, что ты моего ребёнка не бросишь и найдёшь его где бы он не был? Сестра такое слово дала.

– Да, дела, – я лишь сокрушённо покачал головой, – вот где Освенцим.

– Мамочек от работы освобождали только непосредственно перед родами. В случае рождения живого ребёнка, кормящие матери получали для новорождённого несколько метров чистой белой ткани для пелёнок, усиленную пайку хлеба, три раза в день примитивные щи из белой капусты или из прошлогодней брюквы, иногда их баловали рыбными отходами со стола надзирателей.

– Но ведь это неправильно, ребёнок ни в чем не виноват! Почему ему не предоставляли полноценное питание?

– Новорождённый не считается заключённым и его не обязаны ставить на довольствие, однако, по неписанному правилу, ему иногда выписывался неплохой детский паек. Баланда для мамочек, в период кормления, как правило, становилась гуще – должно же быть молоко у матери. Матерей каждый день под конвоем сопровождали к детям для кормления, а если попадался сердобольный начальник караула или вдруг он оказывался отцом ребёнка, что было нередко, то матери оставались на ночь с детьми. Вот после одного такого посещения подруга сестры неожиданно бесследно пропала, и за ребёнком смотреть стало некому. Много позже стало известно, что кто-то ночью шагнул в запретку и часовой на вышке попросту его застрелил. Это была подруга сестры.

– Страсти-то какие, как можно отказаться от своего ребёнка? – возмутился я.

– Через много лет, мне удалось узнать из архива МГБ, что у неё местный лепила определил туберкулёз, причём в открытой форме, и чтобы не передавать с грудным молоком ребёнку эту заразу, она решилась на этот отчаянный шаг.

– Да… на это не каждый решиться! Довольно неординарный поступок.

– Что интересно Александр, многие дети и я в том числе, которые потеряли родителей, прошли детские дома, нечеловеческие лишения, были по большому счёту так несчастны, что, сцепив зубы, не смотря на повсеместное унижение, не сломались, не наплевали на свою жизнь, а выучились и стали достойными людьми своего общества. После освобождения, большинство лагерных мамок, на протяжении многих лет – даже после реабилитации, не любят и боятся говорить в кругу семьи, про сталинские лагеря. Прошло чуть более пяти лет после разоблачения культа личности Сталина и лозунг: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» скоренько заменили другим: «Всё лучшее – детям!». Но ничего не изменилось, мамки всё равно весьма неохотно отвечают на эти вопросы. Прошло много лет, и я впервые тебе всё это рассказываю.

У сестры появился смысл жизни и она, во что бы то не стало, решила выходить этого ребёнка, она упросила режимника, за эту индульгенцию ей пришлось провести с ним ночь, переписать ребёнка на себя, делились с ним последним куском пайки, делала «соски» – размоченный кусок хлеба заворачивала в марлю и совала ребёнку в рот, как могла подкармливала его до трёх лет и не давала его никому в обиду. А с появлением меня, я пользовалась у политических неким авторитетом, жизнь у неё стала более-менее сносной. Тётя Шура, трясущими руками, никак не могла прикурить папиросу, раз за разом спички ломались и не зажигались. По её глазам и по трясущим рукам я понял, что ей очень трудно и неприятно вспоминать об этом прошедшем кошмаре.

– Бывало, что в лагере сидели целые семьи, хотя обвинение в контрреволюционной деятельности был предъявлено только одному члену семьи.

– Как же так, – ведь дети за отца не отвечают, не это ли сказал ваш товарищ Сталин?

– Пацан наивный, в то время в нашей стране за отца отвечали все, начиная от сына, дочери, мамки, дедки, бабки, тётки, даже дворовый Тузик держал ответ. Любой человек имеющий хоть малейшее родственное отношение к арестованному должен быть репрессирован. На каждую семью "врага народа" составляли формуляр со списком всех родственников до седьмого колена. – жён, детей, престарелых родителей, дядек и тёток, невзирая на преклонный возраст и даже тяжело больных. Жены арестовывались в первую очередь, если только она не оказывалась беременной, за ней следовали дети старше 14 лет. В лагерь прибывали и больные, и пожилые, и беременные, и женщины с грудными детьми – никаких исключений не должно было быть. Идеологическая мясорубка работала на всю катушку!

– Из-за вас и нам… член вашей морде, —проговорил я зло, – политическая статья – это страшно!

– Меня донимал долгое время другой вопрос, почему сестра не была освобождена по Ворошиловской амнистии, которая была в марте 1953-го года? Со мной-то понятно – я политический узник, и, как мы не ожидали долгожданной свободы, её так и не последовало, но она осуждённая по бытовой статье и должна была освободиться. Это долго оставалось для меня загадкой. При разговоре, сестра старательно обходила стороной годы военного периода, а ведь последний срок она отхватила в Киеве в мае 1941 года, за месяц до начала войны и скорее всего их не успели вывезти до сентября 1941 года, когда Киев вошли немецко-фашистские войска. Немцы в начале войны выпускали всех заключённых из тюрем, в надежде, что кто-то согласится на них работать, но потом просто расстреливали всех прямо в камерах.