Робин Мур - Человек семьи

Директору ФБР, не желавшему верить в существование организованной преступности, пошло бы на пользу побыть некоторое время в Чикаго, где мафия контролировала не только азартные игры, проституцию и наркотики, но и легальный бизнес: строительные подряды, сеть распределения продуктов, прачечные, развлекательные аттракционы и, кроме того, сотни баров с девочками и двадцать один притон, где с "карася" брали двадцать пять долларов за бутылку газированного калифорнийского вина и десять долларов за оральный секс в кабинке.

Все признавали Первый участок Департамента полиции Чикаго собственностью мафии. У Сэма Момо Гианканы – известного босса мафии – многие родственники состояли на откупе по всему Первому участку.

Практически город не изменился со времен гангстерских войн тридцатых годов, когда Торрио, Капоне и Большой Джим Колисимо одержали победу над О'Баньоном и его приятелями. Но чиновники ФБР продолжали твердить: "Организованной преступности не существует. Мафии нет, опасайтесь коммунистов".

Дойла охватывало разочарование каждый раз, когда он собирал доказательства организованной преступности, но не мог завести на отдельные случаи дела. Даже получив сведения о крупной команде взломщиков, оперирующей внутри полицейского департамента, Реган не смог добиться у Вашингтона поддержки в расследовании.

Хотя ФБР обладало властью для проверки коррумпированных полицейских департаментов, без поддержки "свыше" проект был безнадежен. В самые мрачные минуты Дойл подумывал об отставке или переходе в частную охранную службу.

Вскоре после переезда Дойла в Чикаго в городе появилась Китти в качестве прима-актрисы представления, устроенного в честь конференции фирм-производителей сантехнического оборудования. Представление называлось: "Не позволим бизнесу вылететь в трубу".

К этому времени Дойл уже не дорожил своей работой так, как раньше, и они с Китти провели целую неделю в Блэкстоне. В постели Китти была самой нежной, любящей и прекрасной из всех женщин, которых он знал, но его постоянно грызло сомнение, мучая постоянным вопросом: "Кто научил ее такому искусству любви?" У него хватило ума не заговаривать с ней на эту тему, но однажды воскресным утром, когда они завтракали кусочками бекона, он вдруг заговорил о женитьбе:

– Китти, ты единственная женщина, которая по-настоящему "достала" меня. Ты, надеюсь, понимаешь, что я имею в виду.

Китти кивнула, с хрустом пережевывая кусочки бекона своими великолепными зубами.

– Дело не только в том, что нам хорошо в постели, – продолжал Дойл. – Просто, когда мы вместе, я счастлив и все идет прекрасно. Если мы выходим куда-нибудь, люди смотрят на нас и любуются нами и тогда происходят забавные вещи. Помнишь, как один парень пригласил нас в свой подвальчик на Уобэш-авеню, где собрались на джем-сейшн музыканты диксиленда или как мы веселились во время вечеринки на яхте на озере?

– Это было очень здорово, Реган, – согласилась Китти.

– Так вот, я сделал неплохую карьеру в Бюро. Вероятно, в следующий раз меня переведут в Нью-Йорк, а ты, поездив по стране, быть может, добьешься успеха в театре. Почему бы нам не пожениться?

Китти обхватила теплыми мягкими руками голову Регана, едва не сбив поднос:

– Реган, ты такой милый. Наверное, ты самый славный парень в целом свете.

Реган понял, что это означало "нет". Он уткнулся носом в щель между гладкими полушариями и задержался там на пару минут, чтобы Китти не увидела, как он обиделся. Вскоре он вынырнул, чтобы отдышаться.

– Что ж, это всего лишь идея, – заметил он.

– Это хорошая идея, Реган, – серьезно сказала Китти. – Я думаю, она сработает. По-моему, нам будет хорошо вместе, но я никогда не посвящу себя замужеству, пока во мне занозой сидит театр. Поверь, участвовать в шоу "Не позволим бизнесу вылететь в трубу" – не мой идеал актрисы...

В тот день они решили сходить в Брукфилдский зоопарк. Во время одевания Реган спросил у Китти, не видела ли она Пата и Конни.

– Я встречаюсь с ними раз-два в год, когда бываю в Нью-Йорке, – ответила она. – Похоже, они очень счастливы, и Пат прекрасно продвигается по службе.

После ее ответа Реган долго молчал, поскольку толком не знал, как ему реагировать на имя Пата, но чувствовал, что лучше всего вообще не вспоминать ту неприятную для него ночь.

Он сделал в блокноте пометку, чтобы попросить завтра о перемещении в Нью-Йорк.

Когда Пат стал сержантом, он попросил, чтобы его перевели в Семнадцатый участок. Его уже не интересовали мелкие полицейские взятки. Теперь он занимался более серьезными делами, и куча денег в его сейфе росла с каждым годом.

Конечно, ему приходилось время от времени тратиться. Когда он выходил поразвлекаться, то посещал уже не соседние бары в Вилледже и на Малбери-стрит, а ходил в "Копу", или "Везувий", к Джилли или в "Ла Скалу". Иногда ему надо было появляться в таких местах отдыха, как Голд-Ки или Лейк-Клуб.

Деньги уходили, но и приходили тоже. Во многих случаях Пат вел себя как "денежный мешок". Он тратил деньги, покупая коллекции, а также "швырял" деньгами, устраивая дела Семьи, часто такие, которые не имели отношения к Департаменту полиции.

Семья, к этому времени самая большая Семья – Семья Дженовезе тоже претерпевала некоторые изменения. Вито укреплял хватку, в то время как Костелло ее терял.

Расписание Пата было нерегулярным, поэтому он все меньше времени проводил с Конни. В нерабочее время он занимался своей сверхурочной деятельностью. Иногда они с Конни ездили отдыхать в Майами, Лас-Вегас, Лос-Анджелес, на Багамы, но она ненавидела большие курорты и места азартных игр.

Единственная поездка, когда Конни была счастлива, – двухнедельное путешествие в Италию и Швейцарию во время отпуска Пата. В кармане у Пата лежал пакет для мистера Лукания – Чарли Лаки. В Неаполе они с Конни пробыли только два дня, затем поехали на машине на север и провели четыре дня в Риме, где Конни попала на аудиенцию с Папой Римским, устроенную Сэмом Мэсси.

Потом они поехали во Флоренцию, в Милан и дальше направились через Доломиты в Швейцарию. В Цюрихе, где у Пата было дело в банке "Креди Сюисс", они остановились в отеле "Идеи Сюр Лак". Пребывание в Цюрихе оказалось их вторым медовым месяцем.

Однажды вечером после фантастического обеда в отеле, в течение которого они прикончили две бутылки Доуля и завершили еду персиками, плавающими в Киршвассере, Конни воспламенилась. И Пат тоже, видя, как она выбирается из черного платья, ощутил нежность и возбудился. Ее тело все еще было крепким и красивым: груди высокие и выдающиеся вперед, живот гладкий и без морщин, под пушком между ногами просвечивает, розовая кожа. Он начал целовать ее тело, которое горело, как в лихорадке. Когда Пат коснулся пушистого треугольника между ее ног, она застонала от страсти. Никогда Конни не была такой готовой ответить на его желание. Изогнувшись под прикосновением Пата, она решительно потянулась к его твердому органу. Внутри у нее было скользко и очень горячо. Он двигался длинными медленными толчками, и она во второй раз со времени их женитьбы вслух забормотала: "О, Господи, о, Господи, как хорошо. О, Господи, еще еще".