Юрий Гализдра - Волчьи пляски

Впрочем, как ни крути, а это самообман. Обычное самовнушение маленькой человеческой козявки, не отличающейся возможностями, но мечтающей об орлином полете. Не владеющий высшим образованием, давшим бы ему возможность получить офицерский чин, наделенный обычным набором мужских недостатков, в число которых можно зачесть и алкоголь, Петров прозябал здесь, в серых тюремных коридорах одного из казенных учреждений города Перми безо всякой надежды на скорый карьерный рост и регалии. Прозябал, если учитывать срочную службу, без малого пять лет.

Утро не задалось. Наверное, так сегодня расположились звезды. Вздохнув своим невеселым мыслям, сержант поднялся со скамьи в комнате для охраны, где осоловело клевал носом последние пятнадцать минут, и направился на обход своего участка.

«Опять эти облупленные металлические двери, отвратный запашок нечистот и грязных немытых тел, – мысленно посетовал он, хотя в глубине души отдавал себе отчет в том, что уже давно привык к этому.

Там, за этими бронированными дверьми, длинной чередой уходящими по обе стороны тюремного коридора, шла своя жизнь. Пусть и извращенная, грязная, но, тем не менее, со своими страстями и личностями. Закон волчьей стаи. Здесь выживал сильнейший. И, наверное, хитрейший. Кто не имел сильных черт в характере – неминуемо опускался на дно тюремного сообщества. Слабых топтали, помыкали ими, удовлетворяли с их помощью свою похоть. Заглядывая через смотровые окошки внутрь камер, Петров уже привык видеть «опущенных», которые покорно подтирали заплеванный пол и стирали носки для сидящей в камере «братвы».

Нет, сам сержант в тюрьму попасть бы не хотел. Насмотрелся досыта на тамошний быт. Хотя, признаться, отчаянно завидовал отпетым сорвиголовам, обитающим сейчас на воле. Самая середина девяностых годов двадцатого столетия. Время вольготной жизни для всякого рода бандитов. Джентльмены удачи, мать твою! Сержант сплюнул под ноги, но облегчения не ощутил. Там, на воле, уркам жилось неплохо. Власти, занятые собой, не донимали, заманчивых перспектив, хоть отбавляй. Щипай себе новорожденный класс «буржуев», да прогуливай изъятое у них «бабло» в кабаках с развратными девками. Красота! А повезет, возьмешь большой куш и сам заделаешься одним из этих… «новых русских». Вон, только посмотри по газетам и телевидению. Везде уголовный элемент лезет, рвется к власти. Любыми путями. Знают, где кормушка-то. Половина депутатов, наверное, с темным прошлым. Добудут тепленькое местечко и отламывают себе понемногу от государственного пирога.

С подобными отвлеченными мыслями сержант вразвалочку двинулся вдоль коридора. Размеренный темп ходьбы, движения тела, выверенные до автоматизма за счет тысячекратных повторений. Остановка, рука взлетает вверх, прикладываясь к механизму открывания наблюдательного окошка в камеру. Проем открылся с легким привизгиванием, смрадно пахнув в лицо надзирателя. Петров привычно поморщился, явив брезгливую гримасу, однако, как и полагалось ему по служебной инструкции, внимательно осмотрел помещение. Ничего особенного – обычный тюремный контингент. Матерые урки лениво взглянули в сторону проема, среагировав на звук, а затем снова вернулись к своим делам. Лишь «угловой» засуетился, вскочил со своего места под нарами и вышел на середину помещения, угодливо улыбаясь лишенным передних зубов ртом.

– П-шел в свою нору, туловище! – прошипел ему сержант с обычным пренебрежением, – Живо!

Небрежно захлопнув проем, Петров двинулся дальше. Все, как обычно, как заведено. Все привычно для его глаз. Он заглянул еще в пару камер, но ничего интересного для себя не увидел. Да и не ожидал увидеть. Интересное, знал, находится в камере под номером триста шестнадцать, следующей по ходу маршрута его обхода. Там обитал человек, сумевший произвести впечатление на сержанта.

Таких, как тот тип, люди за глаза часто называли «волками», «волчарами», вкладывая в эти обозначения самый негативный смысл. Самая короткая и самая полная характеристика для той разномастной когорты «беспредельщиков», появившейся в период вседозволенности девяностых на просторах постсоветских государств. То были отщепенцы, для которых не существовало святого. Они могли удавить ради собственной выгоды и родную мать, а собираясь в сообщества, творили чудовищные вещи, потрясающие добропорядочное общество до конвульсивных судорог. Сержант, наслышанный о подобных вещах, внутренне содрогался, однако невольно благоговел перед «волками», добровольно лишившими себя всего человечного.

Приблизившись к камере, сержант в том же порядке приоткрыл смотровое окошко и заглянул в него, оглядывая пространство по ту сторону двери. Ничего особенного. Камера, как камера, за исключением того, что в этой большой камере, способной вместить в себя не менее чем восьмерых арестантов, обитал всего один человек. Сейчас этот единственный постоялец камеры номер триста шестнадцать находился прямо посреди помещения, занимаясь своим обычным занятием, за которым Петров заставал его постоянно на протяжении всего месяца, что тот находился здесь – разминал поджарое тело физическими упражнениями.

Петров вспомнил о том, как этот заключенный здесь появился и невольно качнул головой. Такие истории, как ни крути, не забываются, часто переходя в разряд тюремных баек.

«А чего удивительного, – попытался сам себе противоречить Петров, – Вон, в боевиках сплошь и рядом. Лишь бы дурь в мышцах играла…

Отчаянно, по-мальчишески стремившийся верить в реальность кинематографического мира, где сила и удача решали все, он почему-то не хотел, не мог отдать должного тому, что наблюдал самолично от начала до конца. А между тем история действительно стоила того, чтобы на ней заострить внимание. Шутка ли, одному человеку так запросто утихомирить восьмерых рослых урок. И это, если не считать камерной «шестерки».

На первый взгляд все начиналось так, как начиналось десятки раз до этого и, казалось, не стоило и выеденного яйца. Ситуация не выглядела какой-то особенной. Все просто – в тюрьму этапом пришел заключенный, для которого, как знали опера из оперативных источников, кое-кто приготовил весьма «теплую» встречу. И этим «кое-кем» был ни кто иной, как Ёська Крутой, про которого только ленивый не знал, что это один из самых известных боевиков, работавших на воров в законе. Его боялись не только те, кто мог, в силу специфики своей деятельности стать объектом криминальных интересов. Боялись многие из числа находившихся рядом и считавшихся союзниками. Характер у Иосифа таков, что все могло поменяться в минуту. Тому имелись примеры. Однако, несмотря на свою известность и силу, после своего появления, «смотрящим» в тюрьме Ёська не стал. Не хватало босяцкого авторитета. Он был опытным бойцом, вожаком, жестоким бандитом, но уркой, по сути, никогда не являлся. Оттого, по воровскому закону, ему, как ни крути, оставалось играть на вторых ролях.