Дмитрий Миронов - Канатоходец

Она обернулась, половина лица чужие, но лишь на мгновение, улыбка навела симметрию. Она бросилась ко мне, я чуть не заплакал.

– Не пугай больше, ладно?

– Я так хочу жить!

– Что ты говоришь?

Эти слова мы уже орали друг другу – поезд верещал тормозами, скрипел колесами.

Я услышал это еще раз ночью, почти сквозь сон:

– Я так хочу жить…

Сумерки последнего дня, завтра рано утром на работу. Сегодня я уеду, как не хочется, даже с кровати лень вставать.

Риты нет, вижу ее в окно. Перепрыгнул через канаву, пошел к ней, спотыкаясь о кочки. Она сидела на засохшей, прошлогодней траве прислонившись к березе, с кем-то разговаривала по телефону. Я остановился. Только шум леса и скрип берез, и ветер на ладонях несет мне ее голос…

Говорила только Рита, ее не перебивали, где-то там далеко, внимательно слушали:

– …Гимназиста Мазай привел, там были еще Мики и Ян. Денег он хапнул, не мог же все пропить, и заработать хочет. Кстати, Гимназист все и рассказал – сумку с деньгами мусора забрали, меня в "кресты" на две недели, так надо было. А майора этого утром в парадной телескопом по тыкве и в багажник. Вечером к Челентано, дом у него в Ковалево, пришлось собаку пристрелить хороший такой бультерьер, был… Жену с детьми в ванну, хозяин приехал. Когда проморгался, начал пальцами махать, именами закидывать, Мазай его хуяк бивнями об пол, потащили на улицу, багажник открыли, Челентано глаза надул – не верит, крыша его в жабьей робе с погонами еле дышит. Ха! Повезли их в лес, Мики с Яном мента ножами затыкали и в землю. Челентано обосрался, короче, отдал он свой "гранд чероки" и двадцать тысяч бумаги. Майор этот Геру взял на Удельной при передаче денег, гандон, кароче…

Я не стал дальше слушать, убежал в дом. Сидел и смотрел в окно, она не шевелилась, не меняла руку. Смачно чавкал старый будильник, толстая часовая стрелка уткнулась в цифру шесть. Я проверил по карманам все ли взял и пошел на станцию.

Работа разбила в дребезги: акция, распродажа, грандиозные скидки, весь магазин в желтых ценниках. Блевань блеет – по акции, по акции, прет и прет. Картофель – шесть рублей! Кура – пятьдесят за килограмм, сахарный песок – двадцать пять, и так далее. Не успеваю вывалить, мешок рвут в клочья, картошка по полу, клешни со всех сторон, сверкает золото, парики набок.

– Молодой человек, молодой человек…

Машины ждут на эстакаде, не успеваем.

– Несите еще! Еще! Мало, мало, нам не хватило!

Два дня мелькнули, как вспышка. Устал безумно, утром поднимался с кровати, держась за стенку. Надо ехать.

Дверь была открыта, рюкзак на кровати, кожаная куртка, еда не тронута, та же геометрия вещей, предметов. Я обошел дом, никаких следов ее маленьких ног у калитки и вообще нигде…

Проклятая жара, пустые улицы, тишина в магазине, над крышами дрожащее марево зноя. Мы с напарником на дне колодца в тени козырька эстакады, я валяюсь на спрессованном картоне, он сидит на ступеньках и объясняет мне «основы и принципы». С тоской гляжу на проспект, кажется, вот-вот, еще мгновение и она появится, просто выйдет из-за угла. Пропала, исчезла, оставила вещи и ушла. Куда? Если бы я знал, был бы я сейчас похож на свое отражение? Весь обед улетел в унитаз, едва успел добежать, мне плохо, я никогда так не пил раньше.

Выходные пролетали незаметно, на улицу выходил рано утром, до начала солнечного безумия. Никуда не ездил, там записка на столе с моим номером, не звонит, значит, я пока не нужен. Да и здесь приятнее в каменном кулаке квартиры, а в деревне и спрятаться негде, а еще электричка набитая потными тушами.

Раскладываю ее вещи на кровати, все, что осталось в рюкзаке. Несколько авторучек, зарядка для телефона и ключ с брелком от машины. Она никогда не говорила про машину…

– Рита!!!

Я приехал на дачу, калитка была настежь и дверь тоже.

– Здравствуйте.

Вышел мужик лет пятидесяти, высокий и крепкий. Нарядная рубашка, штаны от костюма, дорогие ботинки. Хозяева сдали дом, и почему-то не позвонили. На миг представил, как мне тащить все барахло домой – посуда, печка, подушки еще до хрена всего. Но мужчина успокоил:

– Я сейчас уеду.

Кожаная куртка так и висела на гвозде шапочка в кармане, ботинки размером с ладонь под сервантом.

– Ключ нашел под ведром. Извиняюсь.

– Вы кто?

– Жил здесь когда-то, дом еще вот тут стоял.

Он показал на фундамент.

– Соседи некоторые еще живы, надо же. Я вчера приехал, ночевал, думал, раз никого нет. Ты хозяин?

– Нет. Снимаю.

– Бабушку в девяносто пятом последний раз видел, на следующий год она ушла, а я уже заграницей жил. Вот столько лет не был. Дом сгорел в двухтысячном, кто-то участок купил, соседи сказали…

Я был уверен, что он не врет. Говорил с очень легким акцентом, как прибалт. Напоминал сериального милиционера.

– Ладно, прошу прощения. До свидания.

– До свидания.

Он ушел. В доме запах еды, дорогого парфюма. На столе листочек с моим номером телефона, наверняка, дядя сфоткал его на память. Плевать. А Риты не было.

Чем дольше ее не было, тем больше я сходил с ума. Стала сниться, говорят, значит, человек, думает о тебе. Окрыленный я вглядывался в мельтешащую перед глазами блевань. Бесконечные рифмы, совпадения, вижу ее у метро, в очереди на маршрутку – слепые призраки ожидания.

Первые желтые листья несет с Юсуповского сада. В городе стало больше узбеков, приходили к нам каждый день, молодые спрашивали – вакансии есть? Старые говорили – работа. Шли дальше, магазинов много.

Я уже собирался домой, переодевался, слышу, кричат мое имя. Одна из наших баб орет – к тебе! Рядом с холодильниками стоял этот мужик, иностранец. Поздоровались за руку.

– Что вам надо? – говорю.

– Братан, а Рита, Рита Чернова жила с тобой?

Так и знал. И как он нашел меня?

– Жила, потом ушла.

– Я родственник. Кстати, Глеб.

Он протянул руку, я назвал свое имя.

– Номер ее помнишь?

– Не было у нее ничего, я и фамилию вот только что узнал.

Я разглядывал его профиль, что-то есть, что-то едва уловимое, как у Риты. Мы вышли на улицу. Есть такие люди – давят харизмой, все выложишь. Я рассказал, как мы с Ритой встретились, как уехал на работу, а она пропала.

– Ты когда домой?

– Все уже, иду.

– Пошли нормального пива выпьем.

– Я устал.

Он меня не слушал.

– Смотри, как чудесно!

Это была терраса ресторана, который рядом с нашим магазином, стилизованна под Мюнхенские пивные.

– Здесь дорого.

– Угощаю!

Говорил только он, о том, как «все изменилось», и что не видел этих улиц почти тридцать лет.

– Вот здесь был первый «панасоник», ларьки ночные на углу…

Я заметил, что один глаз у него, как мертвый, зрачок не шевелился, смотрел только прямо.

– Глаз стеклянный, в машине сидел, подошли сзади, шмальнули в затылок. Три дня в коме, тоннель видел.