Дмитрий Потехин - Болван

Бледное лицо отца Савелия местами налилось красным как огромная редиска. Он не замечал, что начал грызть ноготь.

– Вот… Я посмел излить вам душу, Анатолий. Не обессудьте.

– Ладно, – вымолвил, слегка ошеломленный Толян. – Ниче страшного. Я вам излил, вы мне.

– Церковь нужна как воздух. Вы все правильно поняли. Вам было божественное откровение.

– Я подумаю.

– Да, подумайте. Но не позвольте диаволу сбить вас с пути.

Отец Савелий поднялся из-за стола, осенил крестом Толяна.

– Господь благословит!

Толян закрыл газа и почтительно склонил голову.

Драка

– Всегда жили хреново. И при царях, и при коммунистах, и щас…

– Тогда хотя бы мощь была.

– Да какая мощь…

Иван Петрович хрустнул луковицей и вытер грустные глаза.

– Урожай собирали, как при Иване Калите. Битва за урожай – это что такое? Все равно что битва за чистые носки. Смех!

– Зато теперь вообще ни хрена не производим! Сельское хозяйство похерили. Спасибо реформаторам! Кругом один импорт, да и тот взаймы.

Василий Палыч с величайшей осторожностью нацедил в стопку водки, боясь перелить.

– Как сказал Жванецкий, поскольку отечественный производитель стоит, в магазинах уже все есть.

– Во-во… И вот что же это за мистика, скажите мне! Когда орбитальную станцию построить можем, двести подлодок соорудить можем, а штаны сами себе сшить… Господи! Это ж чистый… сюрреализм! Этот, как его? Художник… Сальвадор! Волосы себе в гробу рвет!

– Либо двести подлодок, либо колбаса на столе. Середины нет!

Давно уже сникший Борис Генрихович, начал болезненно растирать рукой затекшее лицо.

– А ты че скажешь?

– Э-а…

– После сделанных громких заявлений?

– Я уже вс-се сказал.

– Ну! А обосновать-то? А то рубанул, памаешь, историческую правду-матку и в кусты! Ни источников, ни аргументов.

– К-какие аргументы… Ну чит-тайте, читайте! Книг щас навалом!

– Да уж, повылезали черти!

Борис Генрихович опрокинул в себя пустую стопку.

– Эк-кономика сталинского СССР был-ла глубоко убыточной! И целиком зат-точенной на войну! Не будь Гитлера, все р-рухнуло бы под собственной тяжестью через десять лет. Неуж-жели это т-так сложно понять?

– То есть Гитлер нам подарочек сделал?

– Б-безусловно! Повелся как дур-рак!

Василий Палыч, стоически вытерпевший первые тирады Бориса, стукнул по столу ослабшим кулаком.

– Подарочек! Те сколько лет было, когда война началась?

– Мне? Я т-тогда еще не…

– Вот то-то и видно, что не!

– Василий Палыч, что бы вы мне щ-щас…

– Ты отца своего застал?

– Что бы вы мне щас не р-рассказали про немцев, я со всем соглашусь. Да, расстреливали! Да, вешали! Все правда, все было! Вот т-только надо немножко вглубь вещей смотреть, понимаете? Мир – он… н-не двухмерный!

– В глубь он смотрит, м-мать…

– Да-да, именно так. Двадцать тыщ т-танков против немецких четырех. Это что? Это для обороны с-столько сил? Г-гитлер охр-ренел, когда ему сказали! Он еще потом перед Маннергеймом оправдывался!

– Двадцать? А почему не тридцать? – рыкнул Иван Петрович. – Не сорок, а?

– Читайте! Больше чит-тайте, господа! Учение – свет.

– Тебе рассказать, какой нам Гитлер подарок сделал? – перешел в наступление Василий Палыч. – То, что я вот этими глазами видел под Калугой в сорок первом?

В беседку зашел Коля и хмуро шепнул на ухо Василию Палычу, что мать не велела ему больше пить водки.

– Все, иди, иди! Не мешай… Контролер!

– Коль! – рявкнул Иван Петрович. – Подожжи! Как ты относишься к идее, что не Гитлер на нас хотел напасть, а наоборот?

Коля искренне пожал плечами.

– Вы, с-сударь, употребили запрещ-щенный прием, – зловеще промолвил Борис Генрихович, поднимая палец.

– Ну-ка, ну-ка?

– Какое вы… ты имеешь пр-раво, использовать р-ребенка в споре?

– Что?! Коль! Тебе сколько лет?

– Тринадцать.

– Это ребенок?

Коля двинулся к дому, ускоряясь с каждым шагом. Бухтение в беседке приобрело угрожающий характер.

– Я сказал: «нефформир-ровавшаяся лищность». Я не сказал: «непол-лноценный», – донеслось до Колиного слуха. – Вы э-элементарных слов не знаете!

Потом он услышал одно из тех слов, которыми любят щеголять в школе разные идиоты.

Через минуту Борис Генрихович, проклиная всех вокруг, с разбитым носом вываливался из беседки и, шатаясь, плелся к калитке, яростно рассекая воздух кулаком.

– Чернь! Чернь ч-чернос-сотенная!

– Уползай, пока жив! – рычал ему вслед Иван Петрович. – С-сука…

Дед с отсутствующим, безмятежным видом наливал себе новую стопку.

Знакомство

Толян, подперев бока руками, задумчиво разглядывал свои приобретения, стоящие на фоне огромного камина в гостиной. Превратить камин в музей случайных вещей не получалось. Большинство экспонатов были слишком крупные, иные, как, например, глиняная посуда, смотрелись убого.

Постепенно до него дошло, что никакого применения всему этому древнему барахлу в его доме быть не может. Его можно было разве что сдать в музей или спрятать на чердаке, как это сделал Моисеич.

Толян страшно не любил чувствовать себя дураком. Но сейчас он стоял перед фактом: только идиот мог как мальчишка натаскать домой со свалки вещей и совершенно не знать, что с ними делать.

Полусгнивший мушкет на стену не повесишь. Облупившийся Будда мог быть изготовлен сорок лет назад в Ташкенте.

«Козел!» – разбито прошептал Толян. – «На ко-ой? Еклмнэ…»

Он чувствовал, что больше не сможет заявиться к Моисеичу и потребовать с него долг. Это будет уже настоящее срамное шакальство. А бог не фраер.

Он выматерился и пошел в ванную

Помлев в джакузи и выкурив сигарету, Толян еще раз критично осмотрел свои «сокровища». Потом без колебаний побросал глиняные плошки обратно в коробку. Деревянные фигурки и Будда тоже отправились на выброс.

«Ружье… ладно, придумаем!»

Кофейник вроде худо-бедно смотрелся на камине.

От чего не хотелось избавляться, так это от роскошной золотой ханукии. Но Толян представил, что начнется, когда гости увидят это у него дома.

«Еще этот хмырь…» – подумал Толян, переведя взгляд на полюбившегося истукана.

– Че у тя рожа такая тупая? – зло спросил он.

Болван молчал.

«Не-е, Буряту такое дарить нельзя. В морду даст!»

Он провел пальцем по глиняным губам, между которыми зияла узкая щелка для бросания монет.

– Кушать хочешь?

Он подумал, что в брюхе у истукана вполне возможно лежат древние динары. Их-то как раз было бы недурно заполучить. В молодости Толян собирался стать нумизматом.

К этой мысли прицепилась следующая.

«Интересно…» – подумал Толян. – «Пробки у этой штуковины нет. Значит, ее должны были все-таки рано или поздно разбить! Она ж семьсот лет стояла, деньги жрала!»