Константин Кубанцев - Одинокие

– Как ты здесь очути… – он не договорил. Мокрый асфальт понесся навстречу ему со скоростью реактивного лайнера.

Выстрела он не услышал. В следующий миг он будто бы поскользнулся. Он вытянул правую руку вперед, пытаясь остановить эту стену, темную, серую, что неудержимо надвигалась на него и была готова раздавить его, расплющить, и упал.

Потом он лежал на правом боку, положив голову на правое плечо, а левую руку бессильно спустив между бедер. Его одежда: пальто, шерстяной свитер, рубашка – вбирала в себя влагу дождя, и он удивлялся тому, что вода была горячей. А каждая попытка набрать воздух в легкие – не удавалась.

Она робко, даже испуганно подошла к нему и тихо, но в то же время как-то очень отчетливо, выговаривая каждую букву, повторила:

– Нет, Саша, это не то, что ты сейчас думаешь.

«А что? Скажи! Почему? Зачем? Скажи! Объясни! Тебе нужны деньги? Я уже… Я дам! Я помогу тебе! Скажи, что… Но нельзя же так», – ему хотелось кричать, объяснять, доказывать, но он только беззвучно раскрывал рот в судорожной попытке вдохнуть, а его легкие – сдутый воздушный шар, высвистывали из раны в правой половине груди красно-розовые пузыри.

– Нет, не то, – произнесла она в третий раз.

Теперь она знала, что плачет. Жалость, гнев ли, ненависть или все эти чувства вместе залпом вонзили ей в сердце свои отравленные острия и причинили нестерпимую боль? Или физическая боль недуга, невыразимая по-другому, а только в неудержимом потоке соленой влаги, и во всхлипах, и в неровном ритме дыхания, отнимающем последние силы вместо того, чтобы наполнять уставшие органы животворящим кислородом, так терзала её тело? Или печаль, нахлынувшая внезапно? Или что-то еще: неясное, неопределенное, смутное – было причиной её слез?

Она уронила сумку, пробитую пулей, себе под ноги, но будто бы и не заметила этого, и, не разбирая дороги – едва не наступив на его раскрытую ладонь, пошла против косых холодных стрел осеннего дождя.

Слезы текли сами собой – крупные, как сочные спелые виноградины.

Следы блевотины на её лице постепенно исчезали, смываемые дождевой водой и слезами.

С другой стороны улицы, не от поворота, где она устьем ручья вливалась в главное русло – в центральный городской проспект, носящий славное имя генерала Родимцева, а со стороны противоположной, то есть от угла ближайшего дома, вышла женщина – и как раз в то время, когда Александр, повинуясь неосознанному порыву, обернулся. И три фигуры, как три точки, через которую проведена воображаемая прямая, заслонили друг друга.

Та, присоединившаяся к происходящему действию последней, была одета в просторный светло-коричневый плащ с капюшоном – и он скрывал её лицо под своею тенью, и в отличие от мужчины и женщины, в упор смотрящих друг на друга, она видела обоих. Она-то выстрел услышала!

Он прогремел, и будто кто-то одним ударом забил ей в череп дубовый клин и, разорвав барабанные перепонки, оглушил – пбум! И безжалостно вонзилась в память острая заноза – пбум. Зарубка, что останется навечно. Пбум! Маркированные клеточки, поврежденные нейроны, а в них – год, месяц, число, час, минута. А тишина вслед за выстрелом, гнетущая, безразмерная.

Но чуть раньше, или ей показалось, что раньше, а на самом деле позже, из хаоса всевозможных звуков, окружающих её, она вычленила и извлекла еще один. Тот пролетел, проскользнул рядом и скрылся где-то позади неё, свернув за угол, – звук был высоким и опасным, как трещотка гремучей змеи. Пс-с. Коротким. Псс, псс. И кто-то невидимый прикоснулся к её щеке сухим шершавым языком. Лизнул.

Она вздрогнула. Её пальцы непроизвольно сжались в кулаки… И, охнув, она опустила руки, что держала на уровне своего лица, вскинув вперед. Теперь – опустила. А он стал падать. И ей показалось, что даже раньше, на сотые доли секунды раньше, чем прогремел выстрел.

В её голове все еще звучал тот страшный, резкий и пронзительный звук. Он перекатывался внутри её черепа – тот был пуст и высушен – дробился там на тысячи мелких, скребущих, а потом вновь, наподобие сотен ручейков по склонам гор, что собираются в мощный поток, чтобы дальше, где-то в просторах широкой долины, нести свои воды вместе, сливался в один, в нестерпимый… Но женщина уже опомнилась. Она метнулась в сторону, в спасительную тень здания, и, уплощаясь своим телом, каждой его выпуклостью и округлостью, до изображения на листе – не более, вжалась в эту тень и в эту стену, и слилась с ними, и превратилась, и стала… оспой, чумой, холерой, неприкасаемой индийских каст.

«Место выбрано удачно», – похвалила она себя.

Бетонный забор, что тянулся вдоль всего недальнего расстояния улицы, был составлен из больших квадратных плит с неровной поверхностью, соединенных между собою ржавыми оглобинами внушительных размеров, и огораживал довольно обширную площадь, принадлежащую какому-то строительному тресту: то ли неухоженный одичавший сад, то ли заброшенный разросшийся парк. Плиты смыкались неплотно. На их стыках были видны широкие щели-бойницы. Вот одна-то из них и стала пунктом наблюдения – через оптический прицел видно предостаточно.

Автомат АС (автомат специальный – длина с откинутым прикладом 604 мм, а со сложенным 385 мм; масса, без патронов и прицела, менее двух килограммов, а точнее 1,95; емкость магазина – 20 патронов, последний, естественно, отъемный, секторный, с двухрядным расположением патронов; ударно-спусковой механизм, позволяющий вести как автоматическую, так и одиночную стрельбу; и, разумеется, надульный глушитель) …автомат, предназначенный для ведения бесшумной и беспламенной стрельбы на дальность 400 метров с использованием 9 мм патронов с бронебойной пулей, эффективной для поражения живой силы, защищенной противоосколочным бронежилетом или стальным листом толщиной до 5 мм, вылетающей с начальной скоростью 270 м/c, – удобно и привычно лежит на левом предплечье, упираясь в плечо.

Оружие только что использовано по назначению.

Сложив приклад, отсоединив магазин, оптический прицел и глушитель, она спрятала сам автомат и его составные части в большую брезентовую сумку и легко перекинула её через плечо. Затем обеими руками поправила волосы… Она просто натянула их поглубже, как шляпу, чтобы не сдуло ветром, – и стало ясно: на ней парик. Потом, укрывая нижнюю половину своего лица ладонями, сложенными ракушкой, закурила сигарету и в последний раз посмотрела на улицу из-за своей засады.

– Черт! – выругалась она шепотом. От стены отделился силуэт. «Женский? Да! Кто она?»

Сначала – едва, затем – неуверенно, замирая и запинаясь, женщина в плаще заспешила, засеменила: быстрее, еще быстрее и побежала, осознав, наконец, что время – здесь и сейчас – в этой конкретной точке земного шара для неё есть величина убывающая.