Константин Кубанцев - Одинокие

Дамы и господа! События и действующие лица этой драмы вымышлены. Любые аналогии, выведенные Вами, не корректны. Но если Вы все-таки находите, что кто-то из героев моего романа списан с Вас… Поверьте, это – тщеславие, ваше маленькое неудовлетворенное тщеславие.

Люди – смертны и поэтому умирают.

Вслед за этой банальной истиной напрашивается такая фраза: «А у нас, в России, чаще». Но, конечно, нет. Конечно, это не так. И в России, как и везде, умирают все, то есть – сто процентов людей. (Но вот у нас почему-то раньше. И это – неприятная правда. Но самое главное, что – все). И это – очень обычно. Да, смерть – самая обычная вещь на свете. Поэтому я об этом пишу. Точнее, не об этом. Если, и в самом деле, стараться быть точнее, то просто следует констатировать, что многие из действующих персонажей моего романа умирают. Ну и что? Обычное дело.

Кроме того, люди вступают между собою в половые отношения – взрослые мужчины и женщины. Большинство делают это сотни и тысячи раз за свою жизнь. Кто-то – каждый день, кто-то – через день, некоторые – реже или – еще реже. Но и в этом нет ничего необычного. И когда я описываю сцены, по ходу которых нагие женщины отдаются нагим мужчинам, я не надеюсь кого-либо чем-нибудь поразить. Я пишу о непростом, но обычном Акте , что исполняется и повторяется изо дня в день, из года в год, из века в век. И только благодаря нашей склонности к этому Действию – человеческий род продолжается. Я много об этом написал?

Есть еще одна мелочь, которую я хотел бы разъяснить. Дело в том, что я придерживаюсь неправильной, как видно, точки зрения на то, что процесс – а рассказываемая история – это процесс в том понимании, что сама жизнь есть некий непрерывный процесс… так вот, процесс (или, другими словами, история в своем развитии) занимателен сам по себе. Не по своему конечному результату, а именно – в развитии!.. А чем закончится? Да разве это важно. Разве важна самая последняя фраза: они жили долго… Разве? Но, наверное, я не прав. Что делать. Но именно поэтому – потому что я не прав, кое-кому покажется, что некоторые персонажи, промелькнувшие на страницах, будто бы и ни при чем, а сюжетные линии – недописаны, словно я о них позабыл раньше времени. Нет, не позабыл. Просто наша жизнь есть череда эпизодов, а время – дискретно до такой степени, что выпущенная стрела висит перед нами в воздухе…

Сентябрь, 2000.

Шел дождь.

Прозрачные нити воды вуалью падали на лицо, растворяя слезы. Она плакала и не замечала, что плачет. Ей казалось, это всего лишь дождь.

Она стояла на по-сентябрьски побуревшем газоне под корявым раскидистым вязом уже три часа и, конечно, промокла до нитки. Скудная листва не защищала от холодных потоков, а зонта у неё не было, да и обе руки были заняты: правую руку она опустила в потертую кожаную сумку и держала там, левой – прижимала эту сумку к животу.

Она ждала и чувствовала себя все хуже и хуже. Дважды её вырвало. Сил отойти в сторону, чтобы извергнуть желудочное содержимое куда-нибудь в укромное местечко, не было, и она сделала это прямо себе под ноги.

Брызги отвратительной кашицы зеленоватого цвета с едким кислым запахом попали ей на чулки, остались у неё на подбородке – ей было все равно. Дождаться! Эта мысль набатом стучала по вискам. Временами она начинала покачиваться: вперед – назад, вперед… и что-то шептать потрескавшимися губами. Молитву?

Прижавшись к тротуару и плавно притормозив, неподалеку остановился автомобиль.

Из него выскочил шофер. Сначала он профессионально огляделся, только затем раскрыл широкий зонт и распахнул правую заднюю дверку, впустив вовнутрь черного болида прохладный воздух, насыщенный влагой.

– Все в порядке, Сережа?

В голосе, прозвучавшем из глубины салона, не было тревоги, но нечто необычное в интонации присутствовало – пожалуй, тоска.

– Дождь. Бродяжка под деревом, – начал описывать Сергей то, что видел, – …укрылась там. А вообще – никого. Вас проводить, патрон?

Пассажир уже выбрался наружу.

– Нет. Спасибо. Дойду, – мужчине было лет сорок. Правильные черты широкого открытого лица, выпуклый лоб под неровной, с заметными залысинами линией волос, зачесанных назад широкой свободной волной, волевой и даже, пожалуй, тяжелый подбородок, умные глаза… Он был одет в длинное легкое пальто без пояса и выглядел утомленным. – Завтра, как всегда, к семи. Привет.

Он закончил разговор полукивком, вялым движением левой кисти закрыл дверь машины и, перехватив у своего шофера ручку зонта, не оглядываясь, пошел по направлению к двухэтажному коттеджу, сложенному из красного кирпича, возвышающемуся над трехметровой оградой и выделяющемуся на этой улице красивой черепичной крышей, такой же красной.

«Вольво 940» бесшумно развернулась и, мягко шурша шинами по мокрому асфальту, покатила прочь, с каждой секундой набирая скорость.

Она по-прежнему стояла на том же месте.

Одутловатые щеки контрастировали с запавшими висками, обтянутыми истонченной желтой кожей, через которую просвечивали извитые голубоватые сосуды, неровно пульсирующие. Мокрые сосульки волос жалко прилипли к черепу. Глаза, освещенные изнутри безумным огнем, закатились в глубь глазниц – верхние веки, отяжелевшие и распухшие, словно они накопили в себе гной, непрерывно подрагивали, водимые тиком, а нижние, отвалившись наружу и образовав под собою мощную неприятную складку, изменили их правильный разрез. Её глаза напоминали взорванные фрегаты. И подсохшие следы от уголков её рта.

Смотря под ноги и аккуратно лавируя между лужами, он прошел метров двадцать и поравнялся с нею.

Очень медленно, словно преодолевая космические перегрузки, женщина пошла – шаг, другой, третий. Она переступила низенький бордюр и оказалась на тротуаре у него за спиной. И снова силы покинули её, и она остановилась.

Удивительно, он вдруг что-то почувствовал. Он обернулся и машинально шагнул к ней навстречу. В этот момент их глаза встретились. Он успел рассмотреть в поблекшей голубизне спрятанную там боль, печаль, увидеть, как расширились ее зрачки, и, оттеснив пеструю радужную оболочку на периферию, заполнили все пространство черным, выгоревшим, превратили два чистых прозрачных озера в бездонные колодцы. Её глаза? Нет, это были чужие глаза. Мертвые. Принадлежащие мертвому человеку.

Он узнал её:

– Ты?

– Александр, это не то, что ты подумал, – оборвала его она.

Он видел, как она поднимает и протягивает ему свою сумку. Зачем? А было ли время на удивление? Мало вероятно. Конечно, нет. Под перестук дождя. Дождь словно выговаривал кому-то и возмущался. Налетающий ветер с трудом переворачивал отяжелевшие намокшие листья.