Константин Кубанцев - Одинокие

– Вероника, – позвал он в полный голос. Но в этот раз ему никто не ответил.

Шаг вперед. А вот и полупрозрачная шторка. Он снова отдернул её… И снова – дежа вю. И снова – пелена! Мутная, липкая, густая, обволакивающая, прожигающая кожу, будто кислота, переполненная запахом паленых перьев и звуком. Звуком, которого не было раньше. Он ничего не видит. Но звук, что внезапно и врасплох настиг его, он узнал. То был двухтактный стук его собственного сердца.

Он остался стоять на месте. Он напряженно пытался сообразить, что же случилось, почему вдруг он оказался… словно замурованный в склеп, и куда пропала Вероника – ведь она только что была здесь, рядом, разговаривала с ним. Так почему же он не видит и не слышит её, а?

Он вспомнил, как вчера днем, благополучно сдав последний экзамен, он заехал за Вероникой домой, дабы торжественно и официально просить её руки у её родителей, и как Михаил и Рая, хотя они и показались ему бесконечно печальными, ответили ему хором «да», а Рая еще и перекрестила его, и как весело хохотала в это время сама Вероника, наблюдая за ритуалом, и как они приехали сюда, в квартиру, что Роман снял неделю назад, потому что они с Вероникой решили начать жить вместе, сразу же после окончания сессии, и как началась их первая ночь любви…

Он набрал в грудь побольше воздуха и задержал дыхание, словно для того, чтобы прополоскать плевральные полости, омыть их чистым кислородом, и – выдохнул. И отдернул занавеску.

На этот раз он поднялся на поверхность. Он преодолел мертвую зону, когда нечем дышать и кажется, что легкие вот-вот и разорвутся, преодолел и увидел, как она лежит… перекинув через край чугунной ванны ноги, так, что они свешивались, будто ей захотелось ими поболтать. Круглые гладкие колени – две слепящие фары на фоне черного кафеля стен. Голова, грудь, живот, руки – где-то там, за ними.

Роман нагнулся – через её бедра, таз, живот – и заглянул ей в лицо.

По странной прихоти мгновенная смерть мало изменила её черты. Она почти не тронула их, не лишила привлекательности, не исказила гиппократовой гримасой. Лишь кожа побурела и натянулась. Но он все равно подумал: «Нет, это не Вероника. Но где же Вероника? Она – исчезла. Верони-ка-а… А это кто? Не помню».

Роман вышел из ванной комнаты. Он еще раз прошелся по квартире: кухня, зал, спальня, прихожая. По пути подхватил с пола тренировочные брюки и рубашку и натянул их на себя, в прихожей сунул босые ноги в легкие разболтанные сандали, открыл дверь…

Ни ключа, ни денег, ни документов.

За спиной автоматически защелкнулся замок.

Резиновые подметки заглушили звук шагов. Четвертый этаж, третий, второй, первый. В подъезде позади него полная тишина. Он толкнул тяжелую металлическую дверь – и солнечный свет резанул по глазам, как бритва по запястью.

– Вероника, ау.

Неведанная сила и цель, о которой он никак не мог вспомнить, вместе подталкивали его вперед. Но городу, погрузившемуся с рассветом нового дня в трудовые будни, вязнувшему в них с каждой проходящей мимо минутой все глубже и глубже, не было до него дела.

Он не шел, бежал. Не быстро и не по-спортивному, не разгибая колен и, в целом, нелепо, подергиваясь, подпрыгивая, но – бежал, останавливаясь лишь тогда, когда ему казалось, что кто-то зовет, прорываясь сквозь царившую в нем тишину.

– Роман, Роман, Рома.

На свое имя он реагировал! Как собака. Как кошка. Как лошадь. Ему хотелось на него отозваться. Приостанавливаясь, он растерянно озирался, но, не найдя глазами того, кому мог бы принадлежать голос, произнесший только что – «Ром-м-ма», тот голос, что прозвучал у него в голове, он снова начинал бег, будто кто-то опять завел его, закрутив против часовой стрелки ключик, что незаметно торчал в боку, до отказа.

Вскоре он понял, что звук зовущего голоса – галлюцинация, и что он – в существующей реальности – одинок. Это знание пришло в него без принуждения. Оно влилось в его распахнутую душу естественно, как в опорожненный сосуд, заброшенный в океан с острова. Он ощутил это, синхронно мобилизовав все органы чувств, свои и предшествующих поколений тоже, что в виде генетического кода, в виде насечек на спирали ДНК, присутствовали в нем, он ощутил это всей человеческой запрограммированностью на выживание, всей памятью эволюции, спрессованной в глубинных слоях его воспаленного мозга, и тотчас понял, что одиночество, овладевшее им, не сравнимо ни с чем: ни с одиночеством снежного человека или голодного волка; ни с одиночеством Робинзона, еще не повстречавшего Пятницу; ни с одиночеством матроса, запертого в отсеке подводной лодки, легшей на грунт; ни с напряженным одиночеством хирурга, склонившегося над обнаженным телом больного; ни с горьким одиночеством скрипача, потерявшего смычок. Нет, его одиночество было космическим и неизмеримым – таким, с каким не поспоришь, чей круг не разорвешь. Он догадался – он единственный человек на Земле.

Впрочем, иные виды жизни сосуществовали вместе с ним.

По шоссе проносились – не часто – огромные жуки. Их крылья были спрятаны за спиной и покрыты блестящим разноцветным хитином. Они шуршали своими ножками, которых у них было по четыре, утробно рычали, а иногда что-то пронзительно выкрикивали, будто хотели напугать. Кого? Его, Романа! Они проносились мимо, не останавливаясь. Что ж, вероятно, у них своя жизнь, а у него – своя. Нет, он не боялся этой неизвестной ему формы жизни, нет, он вообще не боялся никого, вот только… ему кажется, он что-то забыл. Да. Но, когда он увидит, он вспомнит. Обязательно! Он уверен! А пока… Они испускали лучи из сфер, расположенных впереди. Возможно, это были их глаза – он не знал точно, но каждый раз, встречаясь с ними взглядами, он на короткое время терял часть своего зрения. В конце концов, привыкнув к этим вспышкам, этим мигам погружения в тьму, Роман перестал придавать им значения. Положившись на инстинкт, он опустил веки и, не замедляя темп, продолжал бежать в темноте.

Наконец, один из этих «зверей-жучков», из этих пленников скорости, подал ему сигнал, жук произнес… А потом еще и подмигнул.

– Что? Повтори! Что? – крикнул Роман, и сам своих же слов не понял, как не понял в ту минуту и того, что скрип тормозов и автомобильный гудок – звуки, присущие дорогам. Неотъемлемая часть движения упорядоченного.

Он бросился вперед, раскинув руки в крест, в распятие.

Положив руки на руль, Ас на секунду запрокинул голову назад и зажмурил глаза, и… Опухшие веки, расширенные зрачки; две дорожки на грязных щеках, что оставили подсохшие слезы; рот, размазанный по ветровому стеклу, будто отогревает с него иней – эта картина вновь пронеслась перед его мысленным взором.

Прошлое: 1998.