Владимир Чванов - Тихая сатана

Не слишком ли дорого платят они за то, что сознательно заглушают голос совести? Не раскаявшийся в поступках, не умеющий отличить правду от неправды молчит. Молчит и тем самым вольно или невольно губит и лишает себя надежды на моральное исцеление, усиливает собственную нравственную гибель. Разжигает зло. Создает сложные и ненужные обстоятельства. Не победив себя, не говорит тем самым: «Не судите строго, я сам себя уже осудил». И люди видят это.

Он вспомнил Борщева, который поднял нож на человека, и его слова друзьям: жить надо сегодня – не завтра. И живи как танк, иди напролом.

И подумал: так может рассуждать лишь человек, оказавшийся несостоятельным в самом главном – честности и порядочности, утративший контакт с людьми, способность понимать подлинные ценности. И горько усмехнулся. Вчера Борщев уже просил снисхождения, искал смягчающие обстоятельства, молил о явке с повинной. Выходит, те слова были больше для других, не для себя. А в определенной обстановке Борщев оказался способным думать без сомнений и колебаний, заботиться о своем завтрашнем дне, хотя и не очень верил в исцеляющую силу правды. Что это – инстинкт самосохранения? Сотворивший зло остался и теперь глухим к укорам совести. Была судимость, была вторая, теперь вот и третья. И с каждым разом все более суровая. Не слишком ли дорога цена глухоты? Утрата чувства ответственности, нежелание быть к людям доброжелательным, угасание нравственной стойкости мостят путь к новым преступлениям, личным трагедиям, трагедиям потерпевших. Разве «обстоятельства», о которых говорит Борщев, лишили его в «трудную минуту» разума, рассудка? Обстоятельства! Нельзя же их видеть только в обществе, других людях… А мать с постаревшим раньше времени лицом, исстрадавшаяся жена, просившие разрешения на передачу, горе своих детей, трагедия потерпевшего – это ли не обстоятельства, которые обязывали Борщева активно лечить свою душу и «идти напролом» к своему нравственному возрождению! Но как раз об этих обстоятельствах Борщев не упоминал. Переступил через них без мучительных и горьких раздумий. А ведь он человек! От человека многое зависит. Он должен преодолеть собственные пороки и слабости.

Арсентьев вспомнил Казакова, который и не день и не два потратил на жизнеустройство Борщева. Помог поступить на работу, убедил жену принять его в семью, наладить жизнь… Вспомнил и одного мошенника, который упорно доказывал, что приговор был неправильный, что суд не учел всех обстоятельств, не принял во внимание, как исправно платил он алименты, что следствие было пристрастным, упорно не желало вникать в эту трудную для него жизненную ситуацию. Он не хотел слушать никаких доводов. С позиции своей единственности доказывал, что с ним так поступать было нельзя. Он прилично зарабатывал, получал даже грамоты, поощрения. Но этих знаков внимания ему не хватало. Он бросил вторую жену, оставил ребенка. Запутав свою жизнь, стал вновь брать у знакомых деньги под предлогом оказания услуг в приобретении вещей. Такое возмещение «убытков» за прошлое представлялось ему делом справедливым. Брал деньги у матерей-одиночек и у девчонок, пришедших на завод из школ и профессионально-технических училищ. И не было у него горьких и мучительных раздумий. Что ему потерпевшие? Новые преступления не могли не привести к единственно неизбежному концу: по закону он вновь ответил за мошенничество.

Арсентьеву показалось, что такой, не осудив себя своей совестью, после нового срока выйдет более озлобленным и будет по-прежнему подстраивать свою жизнь применительно к подлости. Наверное, потому, что ничему не научил его даже собственный печальный опыт.

Валетов шагнул в кабинет, снял шапку и остановился у двери.

– Присаживайтесь, Валетов.

– Похоже, я и так уже сел.

– Это само собой, – не стал разубеждать Арсентьев. Валетов придвинул стул и неторопливо уселся, закинул ногу на ногу, словно приготовился к обычной беседе.

– Формальное знакомство нам ни к чему, Валетов. Знакомы не первый год.

Валетов едко усмехнулся.

– Неужели узнали? Ну и память! – Он сунул руку в карман и тут же вытащил ее обратно. – В милиции не только воли, но и сигарет лишили…

Арсентьев достал из ящика пачку «Явы» и протянул ее.

– Угощайтесь… Может, рассказывать будет проще. Валетов от сигареты не отказался, привычно размял ее и, выпустив струю сизого дыма, цепко посмотрел на Арсентьева. Потом с любопытством оглядел кабинет, аккуратно стряхнул пепел в ладонь.

Арсентьев пододвинул черное пластмассовое блюдечко.

– Давно освободились?

– В ноябре, – с готовностью ответил Валетов.

– Выходит, раньше срока?

– Все по закону, начальник. Освободился досрочно! Жилы рвал как лошадь. – Валетов усмехнулся опять.

Арсентьев взглянул на него и тоже улыбнулся.

– А может, имитация полезной деятельности? – спросил миролюбиво. – Вы же труд не уважаете!

– На этот раз все как у людей. Работал как бульдозер. Лопату для плана, вторую для пайки, третью – на радость начальству. Вот и вышло досрочно. Заслужил, – Валетов держался независимо.

– Сознательный жулик пошел, – со значением сказал Арсентьев.

Уже первые минуты, первые ответы показали, что Валетов смирился с задержанием. Невинный человек или «честный» вор сказал бы сразу: «За что задержали? Если есть улики – давайте!» Но Валетов этих слов не произносил.

– У вас не первая судимость. Считай – рецидивист, – бросил Арсентьев.

На лицо Валетова легла тень.

– Те не в счет. Они в малолетстве были. Уже временем погашены. Теперь забота одна – шкуру беречь.

– Благое желание! – согласился Арсентьев. – Так начинайте. Доказывать вину или сами правду расскажете? – поинтересовался он.

– Так уж сразу и рассказывать? По частям правду-то или сразу? – усмехнулся Валетов. – Начальник, правда – штука серьезная. Она для меня керосином пахнет, годами обломится. Приоткройте козыри…

– Всему свое время. Сначала послушаю, что вы скажете.

Валетов взял новую сигарету и жадно затянулся. Он хорошо знал, как надо вести себя на допросе и как отвечать в такой ситуации.

– Ладно, начальник, зачем нам портить отношения? Я человек покладистый. Повязали с поличным – бодаться нечего. Киндермат вы мне сделали. Давайте бумагу. Чистосердечное признание писать буду. Суд примет в расчет. В законе об этом сказано. Такой поплавок упускать нельзя. Время – деньги!

– Время – жизнь, – уточнил Арсентьев. – Насчет чистосердечного признания правильно решили. Начало разумное. Излагайте. – Он протянул ему несколько листов. – Но примите к сведению, я знаю о вас больше, чем вы предполагаете. Можете поверить.

Валетов на какой-то миг поднял глаза.