Клод Файар - Клоун умер на манеже

В дверь постучали. Стоявший у двери Ошкорн взял из рук рассыльного визитную карточку, прочел ее, рассмеялся, потом бросил на стол перед Патоном.

– Наш агнец идет класть голову в пасть волку! Ошеломленный Патон вертел карточку в своих пухлых руках. Машинально он провел пальцем по выгравированным литерам, еще раз прочел:

ЖАН РЕЙНАЛЬ

корреспондент газет «Маяк Драгиньяна», «Эхо Мюрье», «Газеты Вара», 8, улица Мон-Сени, Париж

Патон сразу же попытался запугать этого писаку. Но тот, видно, видывал и не такое. За те три года, что он брал приступом контролеров всех парижских театров, он закалился.

Сделав вид, будто он понял так, что ему предложили сесть, он степенно расположился в кресле, положил на колени шляпу, поставил меж ног фибровый чемоданчик и стал спокойно отвечать на вопросы, которые ему задавали.

Но глаза его рыскали там и тут, он мысленно отмечал все детали в явном намерении воспользоваться ими. «Патон, этот кабинет и я сам, все мы в ближайшие же дни окажемся в газетной статейке, – подумал Ошкорн. – В таком случае, позаботимся о том, как мы там будем выглядеть. Кажется, когда я поглощен работой, я вышагиваю по комнате и позвякиваю монетами и ключами в карманах. Можно не сомневаться, он не упустит такую живописную деталь!»

А Патон был явно чуть растерян. Он не ожидал прихода этого свидетеля так скоро и не подготовил вопросы, которые считал необходимым задать ему. Он спросил наугад:

– Вы регулярно бываете в Цирке-Модерн?

– Я? Вовсе нет! Я был там позавчера, а до этого год туда не заглядывал.

Патон протянул ему экземпляр «Газеты Вара».

– А это что?

Увидев свой репортаж, Жан Рейналь улыбнулся. Потом перечитал его.

– А что, совсем недурно написано! И то, что я говорю здесь о мадемуазель Престе, разве это не правда? Крылатый гений! Вот именно – крылатый гений! А Людовико – птица, настоящая птица!

– Итак, вы не завсегдатай Цирка-Модерн! И в то же время вы оказались там и тридцатого марта и тридцатого сентября. Иными словами, оба раза, когда в цирке было совершено преступление, вы оказывались там.

– Случайное совпадение, господин инспектор, и я очень надеюсь оказаться здесь и тогда, когда будет совершено третье!

– Третье! Вы сошли с ума! Репортер склонился к инспектору.

– А почему бы не произойти и третьему убийству! Ведь два первых так славно удались! Ну ладно, хватит шуток! Сейчас я скажу вам правду, чистую правду. Я и впрямь написал отчет о представлении тридцатого марта, но в цирке в тот вечер я не был. И не был потому, что именно в тот вечер в «Варьете» шла премьера «Человека за бортом», и, как вы сами понимаете, колебаться здесь не приходилось ни секунды. А поскольку я не вездесущ, то о Цирке-Модерн мне пришлось написать – и написать неплохо, скажу вам! – воспользовавшись обзорами моих парижских коллег.

– Но разве вы обязаны в своих обзорах писать о всех парижских спектаклях?

– Конечно, нет, но я стараюсь держать своих читателей в курсе всей театральной жизни Парижа.

– Если вы не любите цирк, почему вы оказались там снова именно в тот вечер, когда убили Штута?

– Я не говорю, что не люблю цирк, просто я предпочитаю театр. Позавчера вечером я пошел в Цирк-Модерн лишь потому, что ни в одном театре не было «генералки». Чтобы не терять вечер, я завалился в цирк, и мне повезло – попал на представление поистине сенсационное!

– Повезло?

– Конечно, повезло! Для репортера это такая неожиданная удача! Я воспользовался ею и написал небольшой репортаж очевидца. Но только в «Газету Вара» я его не послал. Он заслуживал лучшего. Я предложил его «Эспуар».

– Так это вы автор анонимной заметки в этой газете? Прочел я ее и как раз перед вашим приходом сказал своему коллеге: «Ну и ахинея!» Простите меня за прямоту, даже, пожалуй, за резкость, но профессия обязывает, не правда ли…

Ошкорн улыбнулся. Ничего подобного Патон ему не говорил. Наоборот, сказал, что статейка показалась ему весьма забавной.

– Почему же – ахинея? – спросил Жан Рейналь. – Конечно, я расписал все довольно живописно, но, в конце концов, я описал то, что видел.

– Вы не видели всего того, что описали.

– Естественно, но расспросил одного, другого… Это уже становилось интересным, и Патон попросил журналиста повторить все, что рассказали ему «один» и «другой»… Жан Рейналь находился – и он не отрицал этого! – в запретной части кулис за несколько минут до убийства.

Патон заставил его описать – поскольку имен журналист не знал – всех, кого он встретил в коридоре.

Число лиц, имеющих алиби, росло. Но Патон отнюдь не был убежден, что показания Жана Рейналя прольют свет на некоторые темные места. Скорее, наоборот!

– Заметьте, – сказал Жан Рейналь, – что я не стал в своей статейке изображать из себя журналиста-детектива. Я просто хотел сделать репортаж очевидца. Мои соображения об этом деле – тема уже другой статьи, и, я надеюсь, она произведет сенсацию. Вы извините, но пока я не стану рассказывать вам о ней.

– Разве я сказал, что меня интересуют ваши соображения? – высокомерно спросил Патон.

Этого писаку, казалось, очень забавлял разговор. Однако он значительно утратил свою веселость, когда Патон спросил у него его домашний адрес. Он был искренне удивлен.

Ошкорн за все время разговора так еще и не открыл рта. Шагая по комнате, он не спускал глаз с Жана Рейналя. Тот явно упивался своей ролью человека, участвующего в таком сенсационном деле.

Внезапно Ошкорн остановился и уставился взглядом на чемоданчик, который стоял меж ног Жана Рейналя. Его хозяин явно смутился, потом сделал вид, будто не замечает инспектора.

– Вы куда-нибудь уезжаете? – спросил Ошкорн. Жан Рейналь смутился еще больше, сказал, нет. Но Ошкорн настоял, чтобы он открыл чемодан. В нем оказалось множество коробочек с лакрицей, какие-то проспекты и дюжина экземпляров «Эспуар». Жан Рейналь густо покраснел.

– Поймите, эта публикация для меня очень важна! Это мое стремя, которое поможет мне вскочить в седло, во всяком случае, я надеюсь на это!

– И вы намереваетесь обойти редакции всех газет, чтобы пристроить свое будущее творение?

– Конечно, ведь у меня уже есть трамплин, отличный трамплин!

– И, естественно, ваш нынешний разговор с инспектором Патоном тоже найдет отражение в вашем опусе?

– Я журналист, а журналисты…

– Вы журналист или торговец лакрицей?

– И то и другое, господин инспектор… В некотором роде, я веду двойную жизнь. Журналистика – моя слабость, лакрица – работа…

Патон явно проявлял нетерпение, но Ошкорн отнюдь не торопился закончить разговор. Он остановился перед журналистом.

– Скажите, месье Рейналь, почему вы пришли к нам сами?

– Чтобы поговорить с вами о месье Жане де Латесте. Я не льщу себя мыслью, что представляю для него хотя бы малейший интерес как театральный критик. Так вот, я спрашиваю себя и спрашиваю вас: почему вчера большую часть вечера он провел со мною? Чего ради он потерял столько времени? За этим явно что-то кроется. Не обеспечивал ли он себе алиби? Ведь, по сути дела, я служу ему алиби. Я и правда могу засвидетельствовать, что он весь вечер был со мной. Вернее, почти весь вечер, потому что на самом деле он на несколько минут покидал меня под предлогом, что должен сходить за какими-то фотографиями в архив, это рядом с его кабинетом. Он попросил меня подождать его, но мне не хотелось опаздывать в зрительный зал, и я вернулся на свое место в ложе, а он пришел несколько минут спустя.