Клод Файар - Клоун умер на манеже

И вот теперь Ошкорн думал, что если это так, если подушка послужила преступнику отличным тайником, он должен был воспользоваться ею снова. Преступники, как правило, не наделены богатым воображением и они – даже просто из суеверия – часто повторяют то, что однажды уже удалось.

Вот почему с самого начала следствия по делу Штута Ошкорн осмотрел оба кресла директорского кабинета, а также кресла в уборной Штута.

Но его старания оказались тщетными: судя по всему, преступник поискал и нашел другой тайник.

Патон тоже думал о кресле. Его тоже удивляло, что убийца не воспользовался тайником, который уже один раз отлично послужил ему. Или он понял, что тогда полицейские разгадали его хитрость?

– Слушай, Патон, – спросил вдруг Ошкорн, – кто был в кабинете, когда мы обнаружили разрез на подушке кресла Бержере!

– Жан де Латест.

– Мы ведь никому не говорили об этом маленьком открытии, а Латест не производит впечатления болтуна, который будет трепать это на всех перекрестках. Так что из этого следует?

Но как раз в эту минуту в кабинет вошел Жан де Латест и вопрос остался без ответа.

При виде инспекторов Жан де Латест не смог скрыть своего неудовольствия, Ошкорна это удивило. Обычно главный администратор прекрасно владел собой. К тому же его наверняка предупредили об их приходе.

Патон сразу же, без всяких околичностей, объявил ему о причине их визита: один из свидетелей заявил, что видел, как он, Жан де Латест, вошел в уборную Штута как раз в то время, когда было совершено убийство.

– Этого не может быть! – с улыбкой возразил главный администратор.

– Свидетель утверждает, что видел это. В тот вечер вы входили в уборную Штута.

– Я повторяю вам, никто не может утверждать подобное! Кто именно сказал вам это? Вам сказали, что видели меня в уборной Штута? Или около уборной Штута? Это ведь совершенно разные вещи!

– Вас видели около уборной Штута.

– А-а! Как я сейчас сказал вам, это совершенно разные вещи! Меня видели около уборной Штута – это обвинение уже менее тяжкое, но и оно – ложь или заблуждение. Правда, меня могли видеть в коридоре, где находится уборная Штута. Этого я не отрицаю.

– Но во время первого допроса вы скрыли этот факт.

– Я ничего не скрывал, просто вы не спросили меня об этом. Это опять разные вещи. Я и правда упустил эту деталь, а вы теперь напомнили мне.

Потом, демонстративно обращаясь к одному Патону, Жан де Латест спросил:

– И это все, что вы узнали со вчерашнего вечера?

Патон, задетый за живое, повел плечами, потом пробурчал, что просто пока он не считает нужным беседовать об этом сегодня.

Он говорил неправду и сам приходил от этого в ярость. Он не узнал ничего нового. Он, действительно, мог задать Жану де Латесту один этот вопрос. Остальное или было уже выяснено, или же нужно было на какое-то время отложить.

Неожиданно Патон встал и резко открыл дверь. Лилипут Мамут чуть не упал, но не утратил хладнокровия и спокойно сказал:

– Извините, я только хотел посмотреть, не тут ли месье де Латест…

– И чтобы лучше видеть, вы приникли к двери ухом?

Мамут усмехнулся. Патон вышел к нему в коридор.

– Не уходите далеко. Вы нам потребуетесь. И вы тем более, мадемуазель Преста, вы тоже не уходите далеко!

Он только сейчас заметил наездницу. При виде его она отпрянула в темноту, но было поздно, он заметил ее.

Он сказал также, чтобы предупредили Джулиано, он тоже будет нужен. Потом вернулся в кабинет.

– Я сказал, чтобы Джулиано, Преста и Мамут оставались в нашем распоряжении. Кстати, что они делают здесь в такую рань? Одиннадцать утра, как я полагаю, не время для артистов?

«Артистов!» С каким трудом он, должно быть, произнес это слово!» – подумал Ошкорн.

– Джулиано, – ответил Жан де Латест, – кроме того, что играет небольшие комические роли, еще выполняет некоторые административные функции. В его ведении бутафория и материальная часть. Поэтому он обязан приходить в цирк в десять часов каждое утро. Потом он возвращается еще в четыре – взглянуть, все ли готово к вечернему представлению.

– А Мамут?

– Мамут? Здесь дело другое. Его истинный дом – цирк. Он снимает в квартале меблированную комнату, но ходит туда только ночевать. А едва встанет и оденется – сразу в цирк и целый день здесь околачивается. Месье Бержере попытался пресечь это, но потом вынужден был отказаться от этой мысли. Мамут, как старый верный пес, в ожидании вечера бродил по улице, и месье Бержере в конце концов сдался. И все осталось как было.

– Ну а Преста?

– О, Преста редко приходит утром! Я подозреваю, что она пришла ко мне. Наверняка попросить аванс. Мадемуазель Престе вечно не хватает денег.

– У красивой девчонки столько иных способов добыть их более легким путем! – воскликнул Патон.

Жана де Латеста не шокировало замечание инспектора, он лишь выказал некоторое удивление перед таким незнанием психологии.

– Вы не знаете Престу! Для нее существует только ее каприз.

– И этот каприз сейчас называется Людовико? Жан де Латест едва заметно поморщился, но заметил это только Ошкорн.

– Возможно, да! – ответил главный администратор.

– А Паль? Что с ним?

– Паль, как вы знаете, вчера вечером категорически отказался выйти на публику. Вот, взгляните, это письмо от него я получил по пневматической почте, он извещает меня о своем отказе и пишет, что через несколько дней придет ко мне обсудить вопрос о расторжении контракта. – Но это немыслимо!

– Вы тоже говорите «немыслимо», господин инспектор! Но я надеюсь, что в конце концов все образуется. Конечно, для него это ужасный удар, а так как он человек крайне нервный, то трудно приходит в себя. Думаю, недельки через две – четыре с ним можно будет разговаривать. Нельзя так разом ломать прекрасную карьеру!..

– Пришлите ко мне Джулиано и оставьте нас на некоторое время одних! – оборвал его Патон.

Когда вошел Джулиано, Ошкорн с самым сердечным видом шагнул ему навстречу.

– Превосходно! Поздравляю вас, Джулиано, вчера ваш номер был великолепен!

Джулиано горько усмехнулся.

– Публика была куда менее снисходительна, чем вы. Понимаете, Мамут и я – это союз карпа и кролика! Мы терпеть не можем друг друга в жизни, поэтому трудно ждать от нас чего-нибудь путного на манеже. Это провал, и ничего тут не поделаешь! Впрочем, я его предупреждал! Во всяком случае, попытался вдолбить ему это в голову. Один человек до меня сказал: «Не тешь себя надеждой, принимаясь за дело…». [5]

Ошкорн присвистнул от восхищения, потом протянул клоуну свой портсигар.

– А что новенького в цирке? – спросил он, когда Джулиано закурил.

– Ничего! Вы, конечно, скажете, что я поглощен только своими трюками, но я провел сегодня свое маленькое расследование. Вы правы. Преста и Людовико стали друзьями. Тут уж я ничего не понимаю, но факт остается фактом. Ну и ветреная же пташка эта маленькая Преста! Теперь она интересуется Людовико! Если сказать точнее, она даже относится к нему с какой-то почтительностью, так относятся к людям, которыми восхищаются или которых боятся. На вашем месте я бы познакомился поближе с этой лирической загадкой!