Валерий Черных - Тонкая грань выбора

Ради поддержания престижа перед иностранцами прилавки столицы заполнили импортными прибамбасами, каких Саня и представить не мог – он просто не догадывался, что такое может существовать: баночное пиво, миниатюрные брикеты сливочного масла, зубная паста, выползающая из тюбика разноцветными полосками, и множество других удивительных вещей. Саня бродил по продовольственным магазинам, по ГУМу и ЦУМу, буквально разинув рот. Денег, конечно, не было, но ведь никто не запрещает рассматривать меню в ресторане, если ты на диете?

Но самое главное, что одновременно с абитуриентами в общаге оказались старшекурсники. Они весь прошлый год пахали на олимпийских стройках, и этот учебный год начался для них в августе. Ну и о какой подготовке к экзаменам могла идти речь, если почти каждый вечер в общаге устраивали вечеринки с танцами? Саня с головой окунулся в эту атмосферу вечного праздника и гедонистического угара. Ему казалось, что прежде он жил в запертой комнате, а здесь вдруг распахнулось окно, и свежий, пьянящий морской воздух ворвался в лёгкие, позволив ему наконец задышать полной грудью. Парень был приятен лицом, рослый и сложен отлично; может, он и не имел бешеного успеха, но, как правило, девчонкам нравился.

Она сама выбрала его – девушка, глядевшая смелыми, даже наглыми глазами, беззастенчиво транслируя свои желания. Лена не отталкивала руки Сани, не вздрагивала от каждого прикосновения, когда они, плотно прижавшись друг к другу, качались под медленно растягивающий английские слова хриплый мужской голос, звучащий из огромных колонок. А затем просто увела его в свободную комнату, и они были там до самого утра. Её гибкое податливое тело нравилось Сашке куда больше, чем напряженные тела девушек, которых он тискал в кустах за танцплощадкой или в пыльных подъездах. Оно было живым и пульсировало страстью, вызывая в нем нервную дрожь, заставляя нутро сжиматься от накатывающих горячих волн. Это повторялось каждую ночь. Они словно не могли насытиться друг другом – по крайней мере, с его стороны было именно так. Даже сейчас, спустя полгода, он изредка ощущал на своем лице её дыхание, помнил запах волос, в ушах переливался её томный, страстный голос, многократно повторяющий его имя. Воспоминания, как осколки сна, показывали её отражение – разбитое, но незабываемое, вызывающее жар в груди.

Экзамены в институт Саня всё же сдал, но не добрал полбалла: разгульный образ жизни в течение месяца сделал свое дело. И самое обидное, что москвичам такого количества баллов было достаточно – их приняли в первую очередь, а ребятам с периферии мест не хватило. Но то, что не поступил, было второстепенно: он терял большее – терял ту, которая казалась центром Вселенной, без которой он не представлял свое дальнейшее существование. А вот девушку, казалось, не сильно огорчила новость о его провале. Она просто пожала плечами, чмокнула его в щеку на прощание и упорхнула, словно яркая бабочка, допившая нектар из этого цветка и перелетевшая на другой.

Так бесславно закончился его столичный вояж. Месяц счастья, а потом – ранний подъём на работу, в цех металлоконструкций местного завода. Когда два года назад школьников обучали рабочим профессиям в городском профцентре, Саня записался на сварщика – просто чтобы не идти в повара или каменщики. Профессия сварщика представлялась ему более значимой, и он не прогадал: дело пришлось по душе, к тому же у него обнаружился талант. Так что после провала в институт полученные за два года профессиональные навыки оказались как нельзя кстати.

Потянулись однообразные, будто фотокопии друг друга, пустые дни, падающие листками отрывного календаря. Воспоминания – мягкая импортная жвачка, остро обжигающая мятой, но постепенно утрачивающая вкус. И время, как известно, лечит… А времени как раз было навалом, и оно тянулось, тянулось… Саня медленно приходил в норму, словно очнувшийся от тяжелой контузии.

– На хрена тебе этот институт сдался? – пьяно втолковывал ему отец после очередной рюмки. – Пять лет науку грызть, чтобы потом за сто двадцать рублей на работе корячиться? Вот я – учился, учился, а что толку? Всё равно в итоге в шахту полез. Семью-то кормить надо! Сходишь в армию, станешь мужиком, тогда и решишь.

Техникум, армия, потом институт на заочном – Михаил Матвеев действительно учился много и долго. И нельзя сказать, что впустую. По словам матери, он мог бы сделать неплохую карьеру, для этого у него хватало и мозгов, и дипломов. Но как только выпускник института получил первую невысокую должность, произошла странная метаморфоза, его словно подменили: рубаха-парень и душа компании стал жестким, требовательным, нетерпимым к подчиненным. И при этом бесконечно спорил с руководством. Немудрено, что от него избавились при первом же удобном случае, а поскольку городок был довольно маленьким, слава неуживчивого скандалиста покатилась впереди Михаила. Спустя некоторое время ему все-таки удалось еще раз устроиться на приличную работу и даже продержаться там следующие три года. Однако и оттуда его выперли с треском. Обиженный на весь мир Матвеев-старший забил на свой диплом и пошел работать простым шахтёром.

В армию Сашка не собирался, он и так считал себя мужиком. Высокий, широкоплечий, он выглядел старше своих лет, и в драке со сверстниками у него не было конкурентов. Правда, периодически и он выхватывал не по-детски, о чём свидетельствовали небольшой шрам на лбу и неровно сросшаяся кожа на внутренней стороне щеки. Но то были стычки с пьяными шахтерами возле местной пивнушки, стычки, в которых победитель был известен заранее, и несмотря на это пацаны вступали в бой, чтобы не прослыть трусами.

Слушая отцовские разглагольствования, мать злилась и качала головой, но с пьяным не спорила. Будучи под мухой муж заводился с пол-оборота и тогда на чём свет стоит крыл трехэтажным матом всё и вся. Начинал с родственников и знакомых, затем, постепенно распаляясь, переходил на местных начальников, и, наконец, уже совсем войдя в раж, добирался до «афганской войны» и «хозяев в Кремле». Апогеем отцовского загула нередко становился погром, который он пытался устроить в доме: бил посуду, угрожал расправой домочадцам. Правда, до рукоприкладства никогда не доходило, но выглядело довольно пугающе. В таких случаях приходилось его усмирять: либо с помощью участкового, либо сын выкручивал отцу руки, а мать вязала простыней. Подобное происходило многократно и в самых различных вариациях, это была личная Санина драма – ему было мучительно стыдно за отца. Большинство вещей, которые тот проповедовал в пьяном виде, сын не понимал и категорически не мог принять в силу своего советского воспитания. Он не раз пытался уточнить у трезвого родителя некоторые детали его пьяных претензий к советской власти, но отошедший от пьяного угара отец только удивленно пожимал плечами и качал головой.