Виктор Свешников - Стиратель

В разуме продолжали оставаться только сведения, о произошедшей когда-то перестрелке. Я как бы лишился способности осмысленно воспринимать окружающее и даже ощущение своего бытия. Но приобрёл невероятную лёгкость и только ремни удерживали меня от полёта. Так потом казалось мне. Невозможно передать все переживаемые ощущения и эмоции, настолько это было необычно. Я сейчас не помню задаваемых вопросов, но говорил долго, а чёрный шарик, всё уменьшался и, наконец, вспыхнув красной точкой, пропал. В этот момент перестал чувствовать себя, словно умер. Наверное, потерял сознание.

Очнулся уже в камере, на топчане. Чувствовал себя словно после употребления алкоголя: сухость во рту и горле, головная боль. К тому же трясло, как алкоголика. Но рядом со мной стоял Жиган со спасительной бутылкой воды, полной. Увидев, что я пришёл в себя, он подал её мне. Это был настоящий бальзам для тела. По пути следования, она уничтожала сухость и невероятную жажду. Затем бросило в пот. Вскоре я перестал трястись. Мне, как говорится, "захорошело". Оказывается, вместе со мной конвоиры принесли и воду с добавленным в неё неким зельем. Видимо, тут хорошо знали о последствиях применения "разговорчивого" препарата.

После этого я приобрёл способность анализировать произошедшее и, вспомнив о том, что случилось, ужаснулся. Нет, я не знал, что говорил, но помнил, что заявлял следователь перед пыткой: – Сейчас, Иванов, ты раскроешь правду о том, что произошло в развалинах и где деньги?

"Неужели рассказал, что видел? – задумался я, – значит, теперь и о ментах, что прикарманили деньги, известно! А если дознаватель возьмёт их за "жабры" и вступит с ними в сговор, поделят их между собой, тогда они сами убьют!" Я мучился догадками, и меня бросало то в жар, то в холод, так как не видел выхода из сложившейся ситуации.

Вскоре заскрежетал ключ, открылась дверь. Милиционер: – Иванов, на допрос!

Следователь уже был на месте и, молча, испытующе смотрел на меня. Я не поднимал глаз.

– Чем недоволен, Иванов, кормёжка плохая? – цинично спросил он.

– Фашистскими методами дознания! – ответил я, – не милиция, а настоящее гестапо!

– А что же нам делать, если не хотел сказать правду! На коленях уговаривать тебя! А так, видишь, и ты невредим, и мы всё знаем! Я не понимаю одного, Иванов, зачем ты скрывал то, к чему не имеешь никакого отношения?

– Я не доверял вам и сейчас так же думаю!

Дознаватель нахмурился, сжал губы. – "О-о, ты, Зиночка, на грубость нарываешься и всё обидеть норовишь!" – невнятным тоном продекламировал он слова из песни Вл. Высоцкого, – но, приступим к делу.

Достал из папки лист и произнёс: – Это твои показания, прочти и подпиши.

– Это то, что вытянули из меня, когда был в беспамятстве? Мало ли, что я тогда говорил! Не помню! Ничего не буду подмахивать! А на суде доложу о ваших методах допроса!

– Да ты прочитай, там нет ни слова о том, что ты рассказал. И этого никто не слышал. Здесь написано о том, что ты сообщал ранее: не видел ничего и не знаешь! О другом не хочешь говорить. Мы называем таких "отказниками". Пойдёшь по лёгкой статье.

– Всё равно не буду подписывать!

Следователь взял листок, положил в папку.

– Ну, что же, твоё право. Но этим ты ничего не достиг. Я сдаю дело в суд.

– Требую адвоката! – вспылил я.

– Его не будет, – отрезал дознаватель, – он отказывается работать с тобой из-за того, что ты говоришь ему неправду. Такова суть их труда. Ему не на чем строить свою линию защиты. Такие вот дела, брат.

– Я вам не родственник! – огрызнулся я, – и никогда им не буду. Они не издеваются друг над другом!

– Знаешь, что, учитель, – взорвался следак, – ты достал меня! Я помогу тебе устроиться в такое место, где тебе преподадут и научат иным жизненным урокам. Там запоёшь по-другому! Конвой! – крикнул он. – В камеру!

Две недели я "сидел на якоре", ждал судебного процесса. Ко мне не допускали никого, лишь получал передачи от мамы. Что я только не обдумал за это время! Мысли роились, словно пчёлы, но ответ напрашивался один: "Работники милиции всё-таки сговорились и поделили "общак" на троих. Следователь, после моего невольного признания, видимо, прижал козлов, и они взяли его в долю. Теперь им выгодно, чтобы о деньгах не знал никто, а меня, свидетеля, в тюрьму! Потому он и пошёл в попятную, как бы принял показания первых допросов.

Тем самым, они "переводят стрелки" на меня и бандиты будут продолжать думать, что их присвоил я, и теперь не отстанут в этом вопросе. Как докажу, что хотя и был там, но не брал?" Я понимал, что меня ждёт нехорошее будущее. Но не предполагал, что оно будет таким безжалостным и жестоким по отношению ко мне, невиновному. Ах, Артём, Артём, вы не представляете, какой невероятной может быть действительность! Мы везде кричим: правда, суд, пытаемся что-то доказать, надеемся на справедливость, но всё это фикция! Два-три человека, обладающие законной властью, могут сделать всё, что угодно и так представить дело, что общество отвернётся от тебя. А потом, уже не важно, что будешь говорить, доказывать кому-то: я не такой, меня оклеветали! Ты уже с тавром! Большинство будет "понимающе сочувствовать", но мнения своего уже не изменит! Судили, значит было за что! Такова логика множества наших людей". Но, посмотрите, за окном стемнело, а мы ещё не ужинали.

Действительно, за изложением событий необычной жизни, мы не заметили, как прошло время. С трудом верилось в рассказанное. Неужели такое может происходить в нашей "преуспевающей" стране! В милиции, которая нас "бережёт" и "готова на всё" ради благополучия российского человека! Наконец, в нашем суде, "самом гуманном в мире"! Но передо мной был живой человек, который прошёл через всё это и нёс на лице и теле видимые свидетельства чудовищной несправедливости! Мог ли он говорить неправду? Конечно! Но для чего? Что бы значило для него оправдательное мнение одного, к тому же случайного, человека, которому он "навесил лапшу" на уши? Жизнь изменилась бы что ли? Я видел, как трудно ему сообщать о прошлом! Нехорошие воспоминания так волновали Даниила и, видимо, действительно были такими, что иногда он не мог говорить, сжимал кулаки и делался красным. Даже дыхание становилось прерывистым и он, с трудом, глотал слюну. И это притом, если бы он плёл неправду? Нет, глядя на него, я верил ему беспрекословно.

На этот раз мы не пошли в ресторан. У меня были свои продукты, я же недавно из дома. Позвал к столу попутчика. Он согласился, но "общепит" всё-таки посетил: принёс коньяк. Я ещё пошутил ему: – Даниил, так, пока мы доедем, вы пропьёте все свои деньги. Здесь это немало стоит!

Он усмехнулся, повернул ко мне голову. И я впервые увидел не напряжённую, открытую улыбку, может даже счастливую.