Дмитрий Потехин - Клад

“ Предателю в лоб!”

– Ну стервец! Ла-адно попомнишь еще! – крикнул дядя Володя. – Я ж… те добра хочу!

“Да уж, прямо как Кощей добра хочешь!” – зло подумал Глеб. – “Все вы мне добра хотите, сволочи! Вот и сидите тут, шкуры свои ненаглядные берегите!”

– Мать пожалей, дундук! А вообще… никуда ты отсюда не денешься, слышь! Пешком даже до Ухты не дойдешь, замерзнешь! Или волки сожрут! А поезда все идут закрытые! На станциях контроль, смотрят, чтобы даже мышь не проскочила! Э-эх… Ремня тебе крепкого не хватает! Чтоб дурь из башки вышла!

Милиционер дочитал грозную нотацию и, закурив, побрел восвояси.

Глеб продолжил путь. На душе было так скверно, что хотелось начисто забыть об этой встрече. Об этом подлеце, которого никто никогда из его шинели не вытряхнет. И ведь как спокойно, с улыбкой, по-интеллигентски рассуждал: "Не живут, а умирают".

"Вот же заделался милиционером, гадина!"

Поселок заканчивался. Впереди за голубой гладью поля стоял угрюмым частоколом темный, в тяжелых снежных шапках, мохнатый лес. Старые ели напоминали сонных великанов-часовых.

Глеб надел лыжи. Идти в лес было страшно. Не так, чтобы очень, но все-таки память о волках, которые не раз задирали на опушке телят и коз, стучала в сердце беспокойным молотком.

Восемь километров до железной дороги. По лесу ночью с рогаткой…

"Надо было утром отчаливать!" – горько подумал Глеб. – "Баран!"

Лес расступился перед ним сказочным царством укутанных в махровый жемчуг ветвей, могучих еловых лап, которые, только тронь, обрушат на голову снежные водопады, дремлющих под грузом зимы, занесенных по самую макушку пней, страшных коряг, торчащих словно корявые пальцы лешего, и чистейшего, пробирающего, дрожащего от напряженной тишины, ледяного воздуха. Его хотелось пить, как ключевую воду.

"Зимой еще ни разу до туда не ходил", – сделал Глеб запоздалое открытие.

Знакомой тропки было не разглядеть, деревья и кусты не узнать. Хорошо еще, снежное покрывало озаряло путь не хуже уличных фонарей. Не чета ночной чаще летом.

Необычно было Глебу идти одному внутри этого застывшего мира, сияющего роем волшебных искр в тусклом свете месяца. Кругом тишина. Сышно, как потрескивает от мороза кора на стволах. Как ветер осыпает с крон нагромоздившийся снег.

Глеб воображал, как среди этой красотищи черными вороватыми тенями по своим темным делам рыщут голодные волки.

Волков он видел раз пять за всю жизнь, и то издали. Вот отец в свое время чуть ли не каждый день на них глазел. Когда поселок еще не был поселком.

– Данилку-то загрызли… – рассказывал, бывало, батя, лежа на печи и дымя махоркой. – Только сумку от него нашли, да матери отнесли.

Не хотелось Глебу повторить судьбу давным-давно забытого всеми Данилки. А в карманах только рогатка, спички да нож.

"В такой тиши волков, конечно, хорошо слышно. Успеть бы на дерево влезть," – сумрачно думал Глеб. – "Успеть бы… Влезть-то влезешь, а дальше что?"

Подумал он и о матери:

"Наверное, с ума сходит. По соседям бегает…"

А, может, и не сходит? Может, тихонько поплакала, утерла слезы, и, помолившись, благословила его в тяжелый путь?

Глеб почувствовал, как то ли от мороза, то ли от мыслей в глазах проснулись едкие слезы. Ему вдруг нестерпимо захотелось, чтобы не надо было никуда идти, чтоб отец вернулся с фронта, чтобы мама, как раньше напекла пирогов, и война как-нибудь сама собой вдруг закончилась.

Какой-то тихий голосок внутри стал жалобно звать его домой…

Он огляделся. Понял, что не знает, куда идет. То что, казалось передом, вполне могло быть задом. Север востоком, запад югом. Лес, ночь, зима…

Свирепый холод забирался под тулуп. Пальцы в рукавицах уже не так послушно гнулись. Ступни задубели.

"Больше часа иду. Где ж железная дорога?"

Выругав себя всеми известными словами, Глеб понял, что надо разводить костер и ждать до утра. Двинулся в поисках удобного места.

Лес, как старый злой колдун ухмылялся над ним в седые усы заснеженных ветвей. Дышал в лицо ледяной смертью.

Каких только страшных чудес и фокусов не ожидал Глеб, ползая на лыжах по бесконечной черно-голубой чащобе.

Искал поляну, а нашел избу. Крохотную, приземистую, укутанную снегом, так что и не сразу разглядишь. В окошке черно. Дверь не заперта.

Чиркнув спичкой, зашел в темные, как могила сени. Так и есть: пусто. Из удобств только печка, стол с табуреткой, и громадная, до потолка куча соломы в углу. А еще какой-то ни то короб, ни то ящик.

Глеб подумал, что хозяин, должно быть, где-то поблизости: на столе была грязная посуда, карандаш, спичечный коробок, возле печки лежали свежие дрова.

“Либо вернется сейчас, либо вообще не вернется.”

Глеб развел в печи огонь, поужинал сухарями и с удовольствием зарылся в мягкую сухую солому. На всякий случай вынул нож. Дверь решил не запирать, чтобы в случае чего успеть выскочить.

Скоро в избушке сделалось настолько тепло, что Глебу стало жарко в тулупе. На душе просветлело. Расхотелось идти домой.

“Все равно мамка убьет”, – подумал он. – “Еще ребята, чего гляди, узнают, засмеют всей школой…”

Опять вспомнил дядю Володю и почувствовал, как злобно щемит в груди. В памяти всплыли фотографии молодых, красивых, улыбающихся здоровыми зубами бойцов из газет. Разве возможно, чтоб на фронте жизни не было? Трус всегда по себе судит.

“Ну гибнет, может быть, каждый пятый… каждый седьмой, ну что ж? На то и война! А трусу там точно конец. То-то он, небось, от зависти позеленел!”

От пережитых волнений и усталости Глеба разморило так, что даже думать не стало сил. Мысли спутались в клубок и покатились невесть куда.

Он забылся.

– Сапоги мои того… – донесся сквозь толщу сна, чей-то странный голос.

Глеб открыл глаза. Не сразу вспомнил, где находится. Как слепой захлопал глазами в кромешной тьме.

– Пропускают Аш-два-О!

По полу затопали чьи-то ноги.

– Ух, холодрыга!

– Валенки мне новые нужны.

– Ну а я что? Аварусу скажи, он же завхоз теперь!

Глеб затаил дыхание. Каким-то нутряным чутьем он сразу понял, что это не хозяева.

– Спички где?

Чужой коробок прятался у Глеба в кармане.

– Тут вроде… На столе были.

– Нету! У себя поищи.

– Зар-раза! Что ж мы теперь даже огонь не разведем?

– Разведем. У меня огниво есть.

Незнакомец начал чиркать возле печки кремнем о трут. Искра не высекалась.

– Три километра бикфордова шнура… Заряды во всех точках заложены, кроме двух. Как будем отчитываться? Старший опять психовать начнет.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.