Александр Андрюхин - Искушение Кассандры

— Классные у вас экспертши!

— Других не держим, — с гордостью ответил Берестов.

А «экспертши» между тем сразу проследовали на второй этаж и потребовали включить свет, чтобы осмотреть шедевры среднерегионального уровня. Орлы поплелись за ними. Сторож, грустно посмотрев им вслед, вернулся в каптерку.

— Вы что же, ни разу здесь не были? — удивился Берестов.

— Когда быть-то? — вытаращили глаза девушки.

Почти у каждой картины они с визгом подпрыгивали и восторженно восклицали «Вау!». При виде Екатерины, четыре в высоту и три в ширину, дочери сцены так завизжали, что Берестов заткнул уши.

— Шумные девчонки, — подмигнул он товарищу.

— Актрисы! — поднял палец Тарас.

В это время брюнетка Галя резво бросилась к фарфору восемнадцатого века и стала звонко чмокать воздух:

— М-мм, обожаю! Гжельский фарфор моя слабость, — вожделенно застонала она.

— Кстати, — вставил слово Берестов. — С чего начнем экспертизу? У нас есть водка. Но мы можем послать и за шампанским.

— Шампанское ближе к утру, — скомандовала Ленка, — а сейчас — водки!

— И из гжельской посуды! — подхватила Галка.

Берестов тут же вытащил из-под стекла какой-то французский поднос второй половины восемнадцатого века и исчез. Через пять минут он явился в камзоле и треуголке Петра Первого, неся сервированный поднос всего на трех пальцах. Его появление было отмечено традиционными воплями с диким приплясыванием и улюлюканьем. Берестов тут же был раздет до пояса. Камзол напялила Ленка, а треуголку Галка. Карасев покачал головой и подумал: «Бедный Петр…»

После чего водку разлили по старинным чашкам, сыр и колбасу переложили в фарфоровые тарелки, хлеб — в плетеную корзиночку помещика Киндякова; сам же Берестов сорвал со стены домотканую дорожку крестьян села Покташкина, обернулся в нее на манер римского ритора и произнес тост за дам!

После водочно-закусочной процедуры экскурсанты направились в зал современной скульптуры. Скульптуры на актрис действовали сильно, но по-разному: Ленулю без конца тянуло наверх, на головы и плечи каменных экспонатов, — ее едва успевали отрывать от них; Галка своим телом пыталась дополнить групповые композиции и поминутно требовала фотографа. У одной обнаженной девушки без весла Галя остановилась и долго не мигая смотрела на скульптуру. Наконец она прочла:

— Алина, — и презрительно хмыкнула. — Татарка, наверное, — сделала резюме Галя и снова хмыкнула.

Хотя фигура у Алины была явно не татарская. Ее талия была заужена, а бедра, напротив, чрезмерно увеличены.

— Значит, какую-то Алину высекли, а я что, хуже? — произнесла сердито Галя и топнула ножкой. После чего сорвала с себя футболку и кинула в изваяние.

— О, прикрой свои толстые ляжки! — воскликнула она и принялась стягивать джинсы.

— Эй, ты что делаешь? — забеспокоилась Ленка.

— Значит, ее высекли, а меня не могут? — повторила Галя, и на глазах ее блеснули слезы.

— Почему не можем? Можем! — заверил Берестов, кладя руку на ремень.

Ему это явно нравилось. А Тарас предчувствовал, что у Галки грядет истерика. И точно. Оставшись в нижнем белье, она встала в такую же позу, что и каменная Алина, и вдруг разрыдалась.

— Неужели я хуже этой лошади? Эта Алинка тупая… Мы с ней в одной школе учились, — выкрикивала сквозь рыдания Галя.

Берестов ринулся ее успокаивать.

— Ты не только не хуже, но значительно лучше любой лошади, — произнес он, прижимая ее к себе. — Если хочешь, я тебя нарисую.

— А вы художник? — удивилась Галя, отрываясь от его груди.

— Да! — не моргнув, соврал Берестов. — Правда, у меня несколько свое видение предмета и меня не совсем понимают, ну… это не столь важно.

Берестов подмигнул Тарасу, что означало: «Можете следовать дальше, я ее успокою…» И Тарас, взяв Елену за руку, повел на первый этаж.

В каптерке сторож был в отрубе, телевизор выключен, сигнализация в норме. Карасева заинтересовал еще один прибор, висящий над «Рубином», на котором было написано: «Подвал». Он был пыльным, запаутиненным и явно нерабочим. Карасев хотел его включить, но, подумав, отдернул руку. «Еще ненароком сработает сигнализация на пульте. Утром про него спрошу», подумал он и достал из пакета бутылку водки. После чего взял со стола два граненых стакана и отправился с Ленкой в зал с восковыми фигурами.

Когда они вошли в зал, Лена тихо ойкнула и прижалась к Тарасу. Сердце у Тараса замерло. Было действительно жутковато. Он подошел к Берии и так долго вглядывался ему в глаза, что тот пошевелил зрачками. Тарас отскочил, а Елена, взвизгнув, спряталась за его спину.

— Видала? — прошептал он.

— Что? — спросила она.

— Как Берия моргнул.

Лена выкатила свои и без того огромные глазищи и произнесла полушепотом:

— Тарас, прекрати пугать. Я ведь описаться могу.

Такая перспектива не заинтересовала Тараса. Он откупорил бутылку и разлил по стаканам. После того как парочка опустошила содержимое стаканов, страх прошел. Они стали бродить по залу от фигуры к фигуре и внимательно вглядываться в глаза и руки. Все стояло на месте, тихо, мирно, как положено скульптурам, только Петр Первый был без камзола и треуголки, а так больше никто не шевелился и не моргал. Елена на всякий случай пряталась за спину Тараса, поминутно прижимаясь к нему своей горячей грудью. В скором времени Тарас и сам сделался огненным. Напротив семейства Николая Второго следователь по особо важным делам не выдержал и впился губами в белую шейку «экспертши».

— Какой мы пример показываем царским детям, — прошептала она, закатывая глаза.

После чего ее блузка полетела на пол. Следом за ней полетели на пол ее гипюровый бюстгальтер и рубашка Тараса. Зашуршали джинсы, волосы… Тарас сквозь ресницы продолжал осматривать зал: «Банкетка далековато… Не дойдем… Хорошо, хоть коврик под ногами…»

Там же на полу, среди раскиданной одежды они и заснули.

Тараса разбудил сумасшедший визг. Ничего не понимая, он испуганно вскочил и наткнулся на трясущуюся Елену. Глаза ее были полны ужаса, подбородок дрожал, белые руки стыдливо прикрывали грудь. А вокруг по-прежнему никого.

— Ты чего? — спросил Тарас.

— М-меня к-кто-то гладил…

— Успокойся. Это я тебя гладил.

— Т-ты спал здесь, а меня кто-то гладил со спины, — всхлипнула Елена. — Кто-то лохматый…

Она дико осмотрела зал, и взгляд ее остановился на Берии.

— Уйдем отсюда!

Она торопливо схватила бюстгальтер и джинсы, на ходу влезла в босоножки и голой выскочила из зала.

— Постой! — крикнул Карасев, на ходу ныряя в штаны. На одной ноге он допрыгал до коридора и услышал, как в вестибюле громко звякнул крючок, а следом хлопнула дверь.

Карасев полуголый выбежал в вестибюль. Ее не было. Входная дверь распахнута настежь. На полу валялся ее гипюровый бюстгальтер. Так и есть, убежала в одних туфлях с джинсами под мышкой.