Александр Андрюхин - Коготки Галатеи

Внутри у меня похолодело. Еще только не хватало её изувеченного трупа. Бросив палитру, я помчался следом, поймал её у самой дороги как раз в тот момент, когда она намеревалась прыгнуть под колеса какого-то МАЗа. Обнял и стал просить прощения. Домой я вернул её с трясущимися коленками и заплетающимся языком. Напоил чем-то успокоительным, затем чаем с медом. После чего сбегал в магазин за коробкой конфет и ликером. Словом, в тот день я снова ничего не написал.

Так проходил день за днем. Я устроился работать сторожем, затем ещё на полставки дворником, но денег все равно не хватало. Те сбережения, которые родственники накидали нам на свадьбу, вскоре кончились. В основном все ушло на её одежду. У неё не было даже осенней обуви, не говоря уже о зимней. Так что мне пришлось закончить двухмесячные электромонтерские курсы по сигнализации. Я сдал сразу на третий разряд и начал работать специалистом по обслуживанию сигнальных систем. Заработки тогда были неплохие. Мы перестали мучиться безденежьем, но мне ежеминутно отравляла душу моя бездеятельность в области изобразительного искусства. Но на него, во-первых, уже не было времени, во-вторых, я уставал, в-третьих, и это самое главное, у меня совершенно не стало вдохновения. Если мне удавалось урывками что-то намалевать, получалась такая мрачная мазня, что приходилось соскабливать краски и напиваться до поросячьего визга.

А между тем в мастерской кипела работа. Племя младое, незнакомое что-то ваяло, лепило, строгало. Я завидовал им, и мне было не по себе, когда они по-прежнему называли меня мэтром. Какой к черту мэтр! Жалкий фигляр!

Дмитрий Дмитриевич хмурился и отводил глаза. Я понимал, что ему больно видеть мое уныние. А уныние стало моим обычным состоянием.

«Ничего, — успокаивал я себя. — Алиса закончит училище, пойдет работать, и все нормализуется. Ее не будет дома целый день. Боже, какое счастье! Я снова устроюсь сторожем. Ночью буду дежурить, а днем писать. Ведь это здорово — снова начать писать!»

Но и тут я просчитался. Окончив училище, моя юная спутница не пошла работать. Она твердо решила заняться домашним хозяйством, начать, наконец, готовить (до этого она готовила редко и неохотно), приводить квартиру в божеский вид (убираться она тоже не любила, а я не убирался из принципа) и родить ребенка.

От последнего я пришел в ужас. Все мои планы рассыпались в прах. Но Алисе было наплевать на мои планы, у неё по поводу меня были свои соображения: я должен бросить вневедомственную охрану и пойти сезонным рабочим в строительную бригаду. Пашут они, конечно, по шестнадцать часов, зато получают такую зарплату, какая как раз и необходима нашей семье. О домашнем хозяйстве и горячем питании я могу больше не беспокоиться. С той самой минуты, когда я устроюсь в эту бригаду, моя великодушная жена возьмет на себя все хозяйство. Обед она будет приносить мне прямо на стройку, в термосе, а чистое белье будет ждать меня в шкафу. Что ещё нужно мужику?

Вот, собственно, ради этого Алиса и решила бросить работу, которую ещё не начинала, так сказать, пожертвовать своей карьерой ради благополучия семьи.

Разумеется, изложение её проекта окончилось грандиозным скандалом с очередным бросанием под машину. Я вытащил супругу из-под колес «белоруса» и с клацающими зубами и извинениями потащил домой. На умиротворение жены ушли весь вечер, ночь и следующие за ними выходные. Когда я дал обещание, что пойду работать сезонным рабочим в эту чертовую строительную бригаду, Алиса успокоилась.

После этого прошло ещё два года. Ни на какую стройку я не пошел. Я бился за свободу творчества, скандалил и пил, и при этом почти не писал. Я по-прежнему работал электромонтером по сигнализации, а она по-прежнему сидела дома и качала права.

Почему-то Алиса считала меня своей пожизненной собственностью и ни в грош не ставила мой художественный дар. К концу третьего года нашей семейной жизни я стал анализировать и кое-что понимать.

Я обратил внимание на то, что она довольно спокойно относилась к тому, что я пью, задерживаюсь после работы, иногда не прихожу домой ночевать. Она не проявляла ревности, но мгновенно становилась агрессивной, как только я прикасался к мольберту. Сразу же у неё рождались прожекты относительно моих занятий, — весьма далеких от искусства.

Вторая причина наших скандалов тоже была связана с искусством. Точнее, с её неряшливостью. То неряшливое беспардонство, с каким она ворвалась в мою жизнь, не могло не настораживать. Дело в том, что я отношусь к тем художникам, которые не могут работать в беспорядке. Некоторые могут. Например, мой друг, когда замышляет картину, начинает механически хвататься за вещи и разбрасывать по самым невероятным местам. Когда состояние в квартире можно назвать полным бардаком, тогда он берется за кисть. Это его особенность. Моя же особенность кардинально противоположная. Если стул не стоит на месте, или ваза не посередине стола, или кофта неаккуратно брошена на диван — в душе у меня все переворачивается и мазки ложатся совсем не так, как я задумывал. Такова моя особенность. Если в квартире нет идеального порядка — картины не получится. Так вот этот порядок, который для меня был самым главным, жена не могла обеспечивать. Я спокойно относился к тому, что мы часто ложились спать без ужина, что она забывала купить хлеба или картошки, но от беспорядка я чувствовал физическое недомогание.

Тогда-то я и сообразил, что она мне была ниспослана неспроста. Вспомнив встречу с ней в выставочном зале, я все никак не мог понять, что она там делала, будучи совершенно безразличной к искусству. Потом я, конечно, узнал от её подруги. Узнал случайно. И это меня не удивило.

Оказывается, она там пряталась от какого-то фарцовщика. Алиса была с ним в деловых отношениях. Кажется, помогала сбывать товар. Но за три дня до нашей встречи какая-то шпана у входа в училище отняла у неё пакет с джинсами. Товара было на приличную сумму, и если бы не случайная встреча со мной, неизвестно, что бы с ней стало.

Да-да, оказывается, я спас её если не от смерти, то от диких неприятностей. Ее ловили. Пасли у дома и в училище. Она бегала по городу и пряталась в самых невероятных местах, в том числе и в выставочном зале. На её счастье, подвернулся я с незасвеченной квартирой, где она и отсиделась. А потом мы укатили в Алушту. Фарцовщик, узнав, что она вышла замуж за художника, махнул на неё рукой.

Так вот, эта мелкая, презренная спекулянтка диктует мне условия и отравляет жизнь? С чего она взяла, что мое предназначение — обслуживание дрянного и наглого существа? «Действительно, — размышлял я в тот вечер после ухода её подружки, — ради чего я жертвую своим временем, которое мне отпущено на искусство? Разве я её люблю? Нет. Я её ненавижу. Как она могла внушить мне, что моя жизнь — не более чем ряд обязанностей перед ней?»