Андреа Камиллери - Собака из терракоты

– А вы «феррари» водить не научились.

– Точно. Потому чем помереть в канаве, лучше будет, если я посторонюсь.

– Вы, по мне, не похожи на человека, который может посторониться по собственной охоте.

– По собственной охоте, комиссар, верьте слову, по собственной. Конечно, разные бывают манеры, чтоб уговорить человека поступать добровольно по собственному почину. Раз один друг – он читал страсть сколько и ученый был – мне рассказал одну историю, я вам ее перескажу слово в слово. Вычитал он ее в какой-то книге у одного немца. Был это, значит, один человечек, и говорит он раз своему приятелю: «Спорим, что кот у меня будет есть горчицу жгучую-прежгучую, знаешь, такую, что прожжет дырку в животе?» «Кошка горчицу ни в жисть есть не будет», – говорит приятель. «А вот увидишь, что у меня будет, как миленькая», – отвечает человек. «Ежели заставишь пинками и колотушками, так будет», – говорит приятель. «Никак нет, без всякого насилия, будет есть по собственному почину», – отвечает человек. Поспорили, значит, потом человек набирает полную ложку горчицы, такой, что, как на нее глянешь, уже во рту гиена огненная, хватает кошку и хрясть! – плюхает ей горчицу прям под хвост. Кошка бедная, чуя, что нутренность у ней пропекает, бросается себе зад лизать. Лизала-лизала и без принуждения всю горчицу и съела. Вот какие дела, уважаемый [2].

– Я понял прекрасно. Теперь начнем разговор сначала.

– Я и говорю, что дамся арестовать, но мне нужно малость театра, чтоб видимость поддержать.

– Не понимаю.

– А я щас растолкую.

Он растолковывал долго, пропуская время от времени стаканчик вина. В конце концов резоны собеседника убедили Монтальбано. Но можно ли было положиться на Тано? В этом-то и состояла закавыка. Монтальбано в молодости нравилось играть в карты, потом, по счастью, прошло, поэтому он чувствовал, что другой играл некраплеными картами, без шулерства. Ему поневоле приходилось доверяться своему чувству и надеяться, что оно его не подведет. Подробно, до мелочей они обговорили все подробности ареста, чтоб не случилось разных накладок. Когда закончили, солнце было уже высоко. Прежде чем выйти из халупки и начать представление, комиссар долго смотрел Тано в глаза.

– Скажите мне правду.

– Есть, дохтур Монтальбано.

– Почему вы выбрали именно меня?

– Потому что вы, как я теперь собственнолично убедился, – человек с понятием.

Несясь со всех ног вниз по тропинке меж рядов виноградников, Монтальбано припомнил, что в комиссариате по идее должен дежурить Агатино Катарелла и что, значит, из его телефонного звонка скорее всего ничего не выйдет, или, еще хуже, выйдут нелепые и опасные недоразумения. Этот Катарелла, прямо скажем, был уникум. Обмозговывал он все медленно, делал все медленно, в полицию его взяли, конечно, потому, что он приходился дальним родственником всемогущему в прошлом депутату Кузумано; тот, позагорав одно лето в тюрьме Уччардоне, сумел опять завязать связи с новыми властями, да так удачно, что получил солидный кус пирога, того самого именинного пирога, который волшебным образом не убывает, добавляй только цукат-другой да втыкай новые свечки на место старых, уже сгоревших. Катарелла умудрялся запутывать дело еще пуще, когда у него случался заскок, что происходило с ним частенько, и он принимался изъясняться на языке, который сам называл «тальянским». [3]

Как-то раз он появился перед Монтальбано с похоронной физиономией.

– Дохтур, вы, к примеру, можете присоветовать медика, который, то есть, спицилист?

– Какого специалиста, Катаре? [4]

– По дурным болезням.

Монтальбано рот разинул от изумления.

– У тебя?! Дурная болезнь? И когда это ты ее подцепил?

– Я так припоминаю, что болезнь эта ко мне привязалась, когда я совсем еще дитем был, годку на шестом-седьмом.

– Что за чушь ты несешь, Катаре? Ты уверен, что эта болезнь дурная?

– Как Бог свят, дохтур. То придет, то уйдет. Дурная.

В машине, по дороге к телефону-автомату, который должен был находиться на развилке Торресанта (должен, если исключить возможность исчезновения трубки, исчезновения трубки вместе с аппаратом, а также исчезновения всей будки целиком), Монтальбано решил не звонить даже своему заместителю Ауджелло, потому что тот тут же оповестил бы журналистов – так уж он был устроен – и после стал бы прикидываться, будто изумлен их присутствием. Не оставалось никого другого, кроме Фацио и Тортореллы, двух бригадиров или, дьявол их знает, как они теперь назывались. Выбрал Фацио, Торторелле недавно прострелили живот, и он еще не оправился, время от времени рана давала себя знать.

Будка чудом стояла на прежнем месте, автомат чудом был исправен, и Фацио ответил сразу, не успел еще прерваться второй гудок.

– Фацио, ты в такой час на ногах?

– Так точно, доктор. Полминуты назад мне звонил Катарелла.

– Чего хотел?

– Я не особо понял, он говорил по-тальянски. Вроде сегодня ночью обчистили универсам Кармело Инграссии, тот большой, который стоит сразу на выезде из города. Похоже, приехали на трейлере или на большом грузовике.

– А что, сторожа ночного не было?

– Был, да пропал.

– И ты туда собираешься?

– Так точно.

– Бросай это дело. Звони срочно Торторелле, скажи, чтоб дали знать Ауджелло. Туда пусть едут они вдвоем. Ты им объясни, что ты не можешь, наплети чего угодно: что в детстве вывалился из люльки и ударился головой. Нет, наоборот: наври, будто пришли карабинеры тебя арестовать. Нет, еще лучше: позвони и скажи, пусть известят карабинеров, тем более, что дело плевое, какая-то там ерундовая кража, а карабинеры будут довольны, потому что мы их пригласили сотрудничать. А теперь слушай: когда разделаешься с Тортореллой, Ауджелло и карабинерами, срочно звони Галло, Галлуццо, – господи боже мой, только курицы-мамы не хватает [5], – и Джермана, и приезжайте, куда я вам сейчас скажу. Все берите автоматы.

– Во блин!

– То-то и оно! Это дело серьезное, и его нужно обделать аккуратно, никому ни полслова, особенно чтоб Галлуццо не разболтал своему шурину-журналисту. И проследи за Галло – гонок пускай не устраивает, тут ему не Индианаполис. Никаких сирен, никаких мигалок. А не то рыбу распугаете, она шуму не любит. А теперь слушай меня внимательно, я тебе объясню, куда нужно приезжать.

Приехали тихо, даже получаса не прошло после телефонного звонка, казалось – обычный наряд. Вышли из машины и направились к Монтальбано, который дал им знак следовать за ним. Собрались за полуразвалившимся домом, так с шоссе не было возможности их увидеть.

– В машине у меня для вас автомат, – сказал Фацио.

– Засунь его себе в задницу. Слушайте внимательно: если удастся хорошо сыграть матч, может, вернемся с Тано Греком.